|
...У нас в семье - день памяти: ровно год, как нет с нами деда Аркадия Павловича Куприянова, который всегда был нашей гордостью и опорой. Пройдя всю войну сначала танкистом, а потом разведчиком, заслужив на ней два ордена Красной звезды и целую горсть медалей, рассказывать о боевых свершениях дед особо не любил. По его словам, и без того он каждую ночь "воевал" во сне - как и многих других фронтовиков, не отпускали его фронтовые кошмары. Не особо жаловал дед и военные фильмы по телевизору, считая, что истинной правды о войне "по ящику" все равно не покажут. Как у сотен фронтовых товарищей, у него была своя правда, залитая кровью и выстраданная в окопах. Наверное, дед победил саму войну - сквозь ее пожарища ему удалось пронести жизнелюбие и оптимизм, согревавшие его родственников и друзей, которых, как многим казалось, у него был целый город. Балагур и оптимист, дед ни минуты не сидел сложа руки, и всегда был рад помочь другим. И жизнь платила ему тем же - несмотря на прогнозы врачей, отмерявших ему после войны считанные месяцы, деду посчастливилось справить свой 85-летний юбилей. Только вот исполнить свою заветную мечту - дожить до 60-летия Победы - деду, увы, не удалось. Дед был превосходным рассказчиком - хотя, увы, расшифрованные аудиозаписи никогда не смогут передать ни его душевной теплоты, ни искреннего, взволнованного голоса. Часть воспоминаний была опубликована в прошлогоднем номере газеты "Магнитогорский металл" от 9 мая, полностью же они войдут в коллективный сборник воспоминаний о войне, готовящемся к печати магнитогорским поэтом и журналистом Александром Павловым. Пусть же эти фронтовые воспоминания послужат памяти нашего дедушки Аркадия и его славного поколения, вынесшего на своих плечах всю войну. Первые бои Один из наших осенних боев в 41-м чуть не окончился трагически для всех, кто в нем участвовал. Перегоняли мы тогда колонну из 48 танков. Поначалу ничто не предвещало беды - выгрузили мы бронетехнику из эшелона в каких-то полутора километрах от вражеских частей и ударили по ним с тыла. Немцы тогда бежали, бросив на поле боя свои орудия. Воодушевленные успехом, мы тогда смогли за пару дней продвинуться на сорок километров в сторону Рязани. Немцев тогда подвело плохое снабжение - горючее у них было на исходе, к тому же закончились снаряды. Так что счет получился разгромный в нашу пользу - мы сбили у них полтора десятка танков, а они у нас всего один. Подождали до утра, пока доберется пехота, и еще немного продвинулись. И тут нас чуть не взяли в окружение подоспевшие на подмогу своим немецкие части. На сей раз мы с ними ролями поменялись - у них силы свежие, а у нас с горючим и снарядами напряженка. Тем временем немец принялся нас бомбить с воздуха. Что делать? Чтобы не попасть в плен, пришлось оставить бронетехнику - танки мы тогда спустили в овраг, замки с орудий сняли, аккумуляторы вытащили и запрятали, а сами стали пробираться в расположение своей части. Многие там наших танкистов полегло. По сравнению с ними мне тогда сильно повезло - меня лишь контузило. Когда же добрели наконец до своих, для многих это обернулось бедой - тех, кто бросил технику на поле боя или вышел из окружения, тогда признавали <врагами народа>. Помню, меня капитан допрашивает: "Что ж ты сам себя не застрелил, а танк бросил?" Я говорю: "Не бросил бы, если бы горючее подвезли". Тот неумолим: "Должны были привезти". Я ему: "Так по рации же просили - глухо". Командира полка и командира роты тогда расстреляли, а многих бойцов без суда и следствия загнали в штрафные роты. Сорвали тогда погоны и с меня. Определили нас в эвакороту - направили на эвакуацию немецкой бронетехники. Через считанные дни, когда наши перешли в наступление и отвоевали местность у немцев, на отвоеванные танки поставили замки и аккумуляторы, горючее залили, и <железные кони> вновь были готовы к бою. Только нас, как "врагов народа", сразу к ним не допустили. Лишь в начале 42-го нас снова признали полноценными бойцами - тогда как раз вышел приказ Сталина, смягчающий удел тех, кто побывал в окружении. Потом мы двинулись в сторону Москвы, где провоевали неделю. Тут, как на весах, перевес склонялся то в одну, то в другую сторону. То мы стреляем по позициям противника, то он нас атакует. Как-то удалось нам особенно далеко зайти - смотрим, по нам никто не стреляет. Снега уже выпало по пояс, дороги замело - на машинах ни подъехать, ни подвезти ничего нельзя. Тут началась молотилка с воздуха, и тут нам ловить было нечего - в начале войны в авиации немцы нас начисто превосходили. Стали они нашу технику разбивать. Во время бомбардировки досталось и нашему танку, у которого от взрыва вылетел "башмак" - соединительная часть между гусеничными звеньями. Досталось и всему нашему экипажу - мне этот бой стоил четырех пар сломанных ребер и многочисленных осколков, некоторые из которых ношу в своей груди до сих пор. Отходил я в полковом госпитале целый месяц, после чего меня списали с танков по общему состоянию здоровья. Из танкистов - в разведчики Когда я более-менее пришел в себя после танковой эпопеи, отправили меня в оздоровительный лагерь под Тулу. С питанием тогда было туго - хлеба давали в полтора раза меньше, чем на фронте, а мяса вообще не видели. "Фирменным блюдом" там была мороженая капуста, на которую никто уже смотреть не мог. Всякий раз, когда с фронта приезжала машина за пополнением, бойцы брали ее штурмом, умоляя взять их на фронт. Бросаюсь и я к одному прибывшему лейтенанту и говорю, что я танкист. Он мне говорит, что у них танков нет - есть только одна бронемашина. Я ему говорю, что и на бронемашине могу. Только тут у меня перед носом эту машину "увели" - один из соискателей тут же свои технические навыки решил продемонстрировать, полез в моторе ковыряться. Тогда его взяли шофером, а мне предложили штабным писарем быть в бронетанковом отделе. Прокантовался я на писарской должности всю весну, а тут приехала делегация из 239-й мотострелковой дивизии, и всех нас молодых из штаба, включая поваров и официантов, собрали вместе. Спрашивают, кто в разведчики пойдет? Я говорю, с удовольствием пойду в разведку. Отправили меня на два месяца учиться в дивизионную разведшколу. Учили нас там, как пользоваться ножом, винтовкой, автоматом, а также разным "разведчицким" премудростям. Языков, правда, не изучали - для этой цели у нас служили переводчики. Сначала у нас толмачом служил 35-летний финн. Тот служил нам чистосердечно, поскольку был по убеждениям коммунист. Потом мы в плен взяли немецкого паренька, только закончившего институт - нужно было видеть, с каким удовольствием этот вчерашний студент оказался у нас. Пробыл он у нас всю войну. Его умения мы использовали так: устанавливаем на передовой громкоговорители, а переводчика с микрофоном сажаем в окоп. И начинается "радиопередача": "Братья, сдавайтесь! Берлин капут, Гитлер капут!". Раздосадованные фрицы шпарят пулеметным огнем по громкоговорителям, а в это время "диктор" продолжает свою трансляцию из блиндажа. Пробыл я командиром взвода разведчиков до самого конца войны, оттуда и демобилизовался. За это время нам удалось добыть 26 "языков". Служба была трудная и опасная - за это время взвод пришлось формировать заново шесть раз. Было под моим командованием полтора-два десятка человек. Трагедия в деревне В одном из боев в середине войны мне осколком снаряда ранило руку. Пройди осколок немного дальше, оторвало бы всю кисть, а так два пальца болтаются. Санаториев у нас на фронте никаких не было - мне их в медсанбате зашили, и тут прибегает старшина: "Товарищ командир, тебя вызывают. К нам приехал командир Рокоссовский. Командир дивизии, командующий армией - все начальство у нас". Хирург мне за несколько минут шину повторно наложил, перевязал - я отправился на заседание совета и доложил по всей форме о проделанной работе. Рокоссовский мне: "Что с вами?" Я отвечаю: "Немного царапнуло". "Ничего себе немного". Поставили перед нашими разведчиками боевую задачу - немедленно пройти в занятую немцами деревню в 4 километрах от расположения нашей части и взять "языка". Я говорю: "Хорошо, я готов". Но начальство распорядилось иначе - меня от этого задания отстранили. Позволили только сформировать отряд - я отобрал шестерых, самых опытных бойцов. Перед ответственной вылазкой в стан противника я собрал разведчиков и строго-настрого им наказал обойти деревню по лощине как можно дальше и ни в коем случае не "светиться" на дороге. Вышли они часов в 11 утра, дошли до деревни. Зашли в первый дом - там немцев не оказалось. И тут дернул их черт не пробираться огородами, а по улице пойти. Не успели опомниться, как на них из засады выскочил немецкий отряд. Взятых в плен наших связали проволокой, заперли в бане, которую облили бензином и сожгли. Об этом нам потом с надрывом рассказывали местные селянки. Месть состоялась уже через несколько часов, когда наш полк с боем взял эту деревню. Но было уже поздно - жизней бойцов не вернешь. До сих пор у меня перед глазами стоят лица моих боевых товарищей, зверски убитых фашистами. После войны я пришел к матери одного из погибших. Мог ли я рассказать ей, как мучился ее сын? Да ни за что на свете. Сказал ей, что пошли в наступление, и боец героически пал от случайной пули противника.
|
