Воспоминания Святослава Михайловича Пищикова

Мой отец, Пищиков Святослав Михайлович, принадлежит поколению, которому не довелось воевать на фронтах второй мировой войны. В 1941 году ему исполнилось всего шесть лет.

Но это поколение, по которому война прошлась, прокатилась, как катком, и оставила неизгладимый след своими ужасами, голодом и холодом, горем и безвозвратными потерями родных и близких людей, отца, братьев, друзей….

Много слышал от отца историй о его далеко не детском детстве в оккупированной фашистами Белоруссии. Сегодня об этом не пишут – не модно, наверное. Но именно поэтому мы с моей сестрой и вдохновили, убедили его написать обо всем, что крепко засело в его памяти. Во имя всех детей нашего времени, которые являются свидетелями жестокости и ужасов войны в наши дни – в Чечне, в Югославии, в Ираке, в Израиле и Палестине, в других горячих точках планеты.

Привожу несколько небольших отрывков из его записок.

Первая история.

Война «вошла» в меня с синего неба

«….А сейчас приглашаю читателя совершить прогулку вместе с детьми именно 25 июня 1941 года. Итак, война бушевала уже три дня. Мирные люди гибли тысячами под разрывами  авиационных бомб и артиллерийских снарядов. Да простит меня читатель, что я опять начал разговор про эту проклятую  войну. Что нашелся еще один писака, вспомнивший о прошедшей так давно войне. Позволю сказать – не вспомнивший, а не забывавший об этой войне в течении всей моей жизни. Разве можно забыть погибшего отца и других близких родственников? Да и не дают забыть об этом сегодня - война в Чечне, война США с Ираком, с Югославией. Все это ярче проявляет, наводит на воспоминания крайне неприятных, «эпизодов войны», увиденных ребенком во время немецкой оккупации.

Итак, 25 июня 1941 года. Начинался  безветренный солнечный ласковый летний день. Две группы детей после завтрака с воспитательницей, построившись в колонну по два, взявшись за ручки, не спеша вышли из детского садика на городской тротуар и с «рабочим» детским лепетом пошли на прогулку в парк. Воспитательницы, как орлицы, следили за нами, чтобы никто из детей не отстал, не отошел в сторону, на проезжую часть улицы. Только и слышно было:  «Миша! Не отставай! Вова, не обижай Маришку! Мария, не дерись! Славик, возьми за ручку Светочку!». Незаметно добрались, дотопали до парка. В тени деревьев сразу стало прохладно, приятно. Помнится, сразу запахло медом. Воспитательница объяснила, что когда цветет липа, то всегда пахнет медом, сами цветочки липы пахнут медом. На клумбах росло много разных цветов. Они нам улыбались. Благоухание, исходившее от цветов на клумбах и от цветущих лип, создавало неповторимый запах очень приятного меда. Откровенно говоря, я не в состоянии описать приятность того прекрасного, прохладного, цветущего летнего утра в парке. Окружающее состояние умиротворенности передалось детям. Мы даже не спешили к эстраде, чтобы начать нашу любимую игру в «третий лишний».

Неожиданно как-то до слуха издалека стал доноситься какой-то монотонный, надрывный, тяжелый гул. Гудело где-то далеко. Даже сейчас, когда, считай, жизнь целая прошла, такой гул я определю из тысячи других звуков. По мере нарастания гула все больше детей стало обращаться к воспитательницам за разъяснением, что это гудит. Не успела воспитательница объяснить, да и сама видно не представляла ясно, что это за звук, как вдруг это монотонное гудение превратилось в  пронзительный вой, свист и в одно мгновение начался неописуемый кошмар. Это падали со свистом, воем бомбы, сброшенные с немецких самолетов, которые и создавали тот противный монотонный гул.

Я сейчас долго раздумывал, как начать описывать то состояние и тот ужас, охвативший всех нас, детей. Я вновь возвратился в детство, в тот ад кромешный, в то прекрасное летнее июньское утро.

На город было сброшено четыре бомбы, как говорили потом уже взрослые, тяжелые.  Это значит, килограммов по 500. Три из них взорвались в городе, одна здесь, в парке, недалеко от эстрады. Несколько бомб упало на луг, где никого не было. Может, летчики промазали, а, может, у них проснулась жалость к мирным людям, и они специально сбросили бомбы оставшиеся на луг, где никого не было. Попытаюсь описать запомнившийся мне ужас шестидесятилетней давности. Первое, что осталось в голове – это сверхсильные оглушающие разрывы,  и много черного дыма, который окутал весь парк - деревья, аллеи, клумбы с цветочками. Когда начали свистеть бомбы… Нет, не так, мы не знали даже, что это такое бомбы. Скажу так, когда еще гул от самолетов стал быстро нарастать, все дети, почувствовав что-то непривычное, сразу подошли к воспитателям. А к кому еще? В первый момент растерялись и воспитательницы. Их окружили дети, как пчелы окружают пчелиную матку. И вот этот кричащий, плачущий, визжащий рой неуклюже, спотыкаясь, все же продвигался из парка к выходу. Откуда-то в парке оказалось много взрослых людей, которые бежали, кричали, рыдали, стонали. Один мальчик (его звали Сережа), был мертвый, его на руках несла воспитательница. И, о ужас! Славик, мой тезка, зовет Надежду Алексеевну, поднял ручку и с плачем кричит: «А где моя ручка? Нету ручки!» У него была оторвана кисть правой руки. Много позже я встречался с ним уже будучи взрослым. Вместо кисти у него был протез. Далее о кошмаре. Тут же появились прибежавшие ошеломленные родители - мамы, бабушки, дедушки. Похватали своих деточек и разбежались кто - куда. Прибежала с работы и моя мама. Мы побежали, а потом пошли очень быстро, мать тянула меня все время за ручку. Когда двигались по улице к дому, было уже сравнительно тихо. Только до слуха доносилось потрескивание от сгоревших домов и пахло сильно гарью. Люди тоже ходили, бегали, но криков и воплей слышно не было. Горело и здание сберкассы, где работала моя мать. Одна из бомб разорвалась через улицу напротив. Было очень много везде вонючего дыма, даже вроде бы солнце дым закрывал. Самолеты немецкие улетели, а наших - почему-то, не было ни видно и ни слышно. Да, чуть не забыл. В садике мы часто читали: «Тили – бом, Тили - бом загорелся кошкин дом! Бежит кошка с ведром, заливать свой дом». Наверняка, все знают и помнят эти известные детские стишки. Так вот, когда я бежал с мамой из парка домой, видя много горящих домов, я обратил внимание, что никто эти горящие дома не заливает водой, как это делала кошка. Потом, уже позже, в тот момент было не до объяснений, мать рассказала, что заливать пожары было некому. Все пожарники последовали в основном, примеру начальника пожарной охраны. Как только началась бомбежка и пожары, он взял единственную в пожарной охране машину, погрузил туда свою семью, прихватил кое-какие вещи и драпанул, да так далеко, что возвратился обратно только после окончания войны. 

История вторая.

Ужасно, но это было! Апофеоз один - «массовый расстрел».

Да! Как неприятно в очередной раз вспоминать, представлять эту ужасную панораму уничтожения мирных людей, но во имя погибших, расстрелянных, во имя торжества жизни на земле я все же расскажу, чтобы живущие знали, какое нечеловеческое лицо у фашизма. Не дают забыть о прошлом «наследники»-неонацисты. В наши дни в своих популистских целях в некоторых странах некие политики нет-нет да и начинают прославлять нацистов-фашистов. Их голоса сегодня раздаются то в Эстонии, то в Латвии, то в Европе. О нацизме написано и рассказано довольно-таки много. Но значит, мало. О фашизме нельзя забывать никогда!

Итак, я подслушал дома разговор взрослых о том, что немцы согнали в ратушу всех выловленных евреев. Именно – выловленных. Немцы везде рыскали и искали их. Узнав, что немцы согнали туда много людей, мы, ребятушки любопытные, на следующий день с самого утра были около ратуши. Но увидели только немецких часовых, бродивших вокруг. Они никого к ратуше не подпускали. Двери все в ратушу были закрыты, никто не выходил и не входил. Но зато изнутри ратуши был слышен сплошной гул. Прислушавшись можно было разобрать плач, крики, стоны, причитания… Поверьте, нам как-то жутко стало от звуков, доносившихся из помещений ратуши. Постояв в недоумении немного, мы поняли одно, что сидят там люди голодные, без еды и без воды. Жутко, страшно стало… Вскоре мы разошлись по домам. Дома я рассказал об увиденном и услышанном, за что и получил подзатыльника от матери со словами: «Чего тебя туда черт носил?»   Я еще огрызнулся, что никто меня не носил, я сам ходил. Где-то через день прибегает ко мне с утра мой неразлучный тезка Славик и тихо на ухо говорит, что всех евреев вывели из ратуши и погнали толпой за город, видно на расстрел. Это он услышал от взрослых. Я что-то придумал перед мамой, и она меня отпустила поиграть на улицу. Конечно, вышли не спеша и тут же побежали через кладбище за город, где по нашему расчету должны были проходить евреи. Успели. Толпа людей, человек 100 (как потом выяснилось, их было около 150-ти). В толпе были старые и молодые женщины, дети разных возрастов и несколько мужчин, некоторые в черных шляпах. Вся эта процессия сопровождалась плачем, причитаниями, душераздирающими криками детей. Окружали эту большую толпу солдаты с автоматами. Собак не было. За толпой шло человек 10 цыган с лопатами на плечах. Мы со Славиком уже не сомневались, что евреев ведут на расстрел. Вся эта толпа с истеричными криками и воем, подгоняемая солдатами, вышла за город. Так по дороге дошли до противотанкового рва, вырытого жителями городка в первые дни войны. Подойдя по дороге ко рву, повернули влево и метров через 300 остановились. В ожидании предполагаемого ужаса, соображая, что нам присутствовать опасно, мы незаметно за отвалами земли подкрались поближе и где-то, метров за 100-150 залегли от места, где толпу остановили немцы. Помнится небольшой кустик, за который мы вроде бы спрятались. И вот что я видел своими глазами. Цыгане своими лопатами срыли землю с бруствера, сделали сход в ров. Немцы силой, кого за ворот, кого за руку отделили от толпы человек 20. Цыгане тут же подходили, снимали с обреченных какую-то одежду, а может и еще что-то. Отобранных загоняли, сталкивали в ров и немцы сверху сразу же из многих автоматов стреляли по людям. Крики и вопли заглушались очередями выстрелов. Так фашисты безжалостно уничтожали людей, только лишь за то, что они были евреями. Несколько мужчин и подростков бросились бежать в разные стороны, надеясь спастись или погибнуть, не ожидая очереди на расстрел. Конечно, их всех постреляли, как убегающих зайцев. Поверьте, до сих пор, по прошествии шестидесяти лет, когда  вспоминаешь увиденное, когда проезжаешь мимо этого места, сразу начинаешь слышать причитания, вой взрослых и душераздирающие крики детей. Мы лежали за кустом, от ужаса боясь пошевелится. Уйти и в мыслях не было – заметят, сразу убьют. От увиденного тоже можно было с ума сойти. Мне даже сейчас не верится, что это все я видел собственными глазами. Вроде бы это был когда-то кошмарный сон. А ведь такое было в действительности, дорогие мои… И этот страшный, ужасающий конвейер продолжался, пока всех евреев не расстреляли. Что дальше было? А дальше вот что увидели. Когда с евреями было покончено, немцы загнали в ров всех цыган и с деловым видом их тоже расстреляли. Таким образом, убрали, как им казалось, всех свидетелей, но мы то уцелели! Боже мой! Как мы пожалели, что не ушли раньше, и вообще, что пришли сюда и были свидетелями такого страшного представления. Лежим за кустом, боимся шевельнуться. Вот тут мы трухнули! Сейчас я даже затрудняюсь описать свое нервное состояние охватившее детскую душу увиденным давным-давно. Впервые, будучи еще шестилетним ребенком, я постиг возможности, способности ЧЕЛОВЕКА. Неужели человек, люди, способны на такие изуверства относительно других людей? Да! Отвечаю я. Способны. Воистину, возможности человека безграничны! И сейчас скажу откровенно:  «Люди, я чувствую внутреннюю удовлетворенность от того, что я взялся изложить на бумаге свои воспоминания. Тем самым напомню еще раз, что на этом свете были и есть люди-звери. Извините за неудачное сравнение – не звери, а люди-инквизиторы, люди-убийцы, люди–человеконенавистники. Звери так не поступают с себе подобными».

Продолжаю рассказывать увиденное тогда, из-за куста. По дну рва, в сторону, где мы лежали, текло что-то темное. Мы подумали, что это кровь, ведь убитые лежали слоями один на другом. В ожидании ухода немцев видим - по дну рва идет маленькая девочка, может годика 3-4. Она громко плакала и ручками терла глазки. А мы лежим, не шевелимся, боимся, что немцы нас заметят и тоже убьют. Вдруг смотрим, откуда-то взялся какой-то дядя, подбежал к девочке, взял ее на руки и быстро ушел по дну рва в сторону деревни. Оказалось, что немцев не было видно, они ушли, выполнив свою «работу». Мы тоже вышли из своего «укрытия» и без разговоров побежали по домам. Мой испуганный необычный вид говорил о многом, и я признался, рассказал обо всем что видел. Меня на этот раз почему-то не били, не ругали. Мама почему-то заплакала, даже обняла меня и сказала, чтоб я из дома больше никуда далеко не ходил.

 История третья.

О предательстве и его цене. Апофеоз два – «расстрел отца»

Везде и всегда, в любое время в любом государстве, при любом правительстве находились, откуда-то появлялись, каким-то образом возникали, отыскивались предатели своих людей, своего народа, даже своих знакомых, даже своих родственников. За предательство эти нелюди были «своими» в глазах существующей власти, хунты и прочих временщиков. Чем обернулось одно предательство для моей жизни, попытаюсь рассказать. Многое о смерти моего отца знаю со слов матери. Отец мой был кадровый военный офицер. Кстати, это и определило  мою будущую профессию, ничего другого тогда и не мог себе представить. На начало войны он служил в г. Бресте.

…мой отец со своим сослуживцем-приятелем в один из дней декабря 1941 года оказались около нашего городка, откуда до партизан было уже близко. Но днем идти опасно, немцы следили за дорогами. Как быть? На окраине города, в слободке до войны жили наши знакомые. Моя мать потом рассказывала, отец этого семейства был летчиком, войну закончил  героем Советского Союза. А она с детьми оставалась в оккупации, хорошо владела немецким языком. И вот представьте себе состояние моего отца - быть рядом с домом, с детьми и не зайти их проведать? И поступают они так. Товарищ по несчастью остается до ночи у этой знакомой, а отец на дневку идет к своим, домой. Договорились, что с наступлением темноты отец заходит за ним, и они вместе дальше продолжают свой путь ночью в партизанские леса. Так было задумано. Но судьба, рок распорядились по-своему. Отец не знал, что эта женщина, знакомая, работала в комендатуре переводчицей. И придя утром на работу она сразу же заявила, что у нее в доме на чердаке прячется партизан. Вот такие дела. И в это же утро, когда рассвело, отец случайно в окно заметил, как эсэсовцы под дулами автоматов вели арестованного товарища в комендатуру. Отец сразу сказал: «Теперь все, конец, под пытками он расскажет все». Дедушка, мать сказали отцу, чтобы он уходил, время позволяло. На что отец ответил: «Если я убегу, а придут меня арестовывать и не найдут, то сразу заберут всю семью и расстреляют». И отец остался дома, не убежал. Оружие отца, пистолет, дедушка спрятал в огороде, гранаты бабушка положила в корзинку, прикрыла бельем и пошла на реку, вроде бы полоскать белье, там и опустила гранаты в прорубь. Возвратилась обратно быстро. И вот, где-то перед обедом (если это можно назвать обедом), я клянчил у бабушки еды. У нее на обед был грибной суп. Она налила мне в тарелку супа и поставила на стол. Помню, в тарелке был темный бульон, в котором плавал один разваренный гриб-масленок, а сверху бульона «плавали» беленькие червячки, которые выварились из сушеных грибов. Так вот, я сижу за столом, передо мною тарелка с супом, хныкая выбираю этих беленьких червячков, чтобы не мешали хлебать «суп». В это время открывается из сеней на кухню дверь и входит высокий в очках немец-переводчик в шапке, с козырьком и кокардой, в длинной серой шинели без ремня, без погон и на ломаном русском языке говорит: «Здесь Альесенко живет?» (Алесенко – это фамилия моего отца). У бабушки выпадает из рук на пол тарелка, мне тоже уже не до супа. За переводчиком на кухню вошло человек пять солдат с карабинами. Этот момент очень хорошо запомнился, вроде бы это было вчера. Отца сразу же арестовали и увели. Правда, ему дали возможность надеть дедушкино пальто – длинное, до колен с каракулевым воротником. В доме и вокруг дома, на чердаке начался тщательный обыск. Конечно, искали оружие. Но ничего, разумеется, не нашли, и все как-то сразу удалились восвояси.

После того как увели отца и все солдаты ушли, в доме воцарилась зловещая тишина. Придя в себя, мать побежала в комендатуру, где время зря не теряли. Отца, его товарища и других уже увели расстреливать. Не знаю, как и что, но комендант написал записку, где значилось - временно расстрел группы отменить. Мать с этой запиской помчалась к месту расстрела. Но не успела - раздались выстрелы. Мать упала тут же в обморок. С приговоренными было покончено.

		все истории
		Воспоминания
		авторы историй
		герои историй

Редакция сайта не отвечает за достоверность присланных читателями писем и историй