 |
|
Историю прислал Георгий Сидоров Мой отец Сидоров Владимир Иванович,1912 г.р. незадолго до своей кончины, написал по моей просьбе воспоминания о своей жизни. Одна из частей этих воспоминаний о войне. До войны отец был педагогом в одной из сельских школ Курской области. Так получилось, что он очень быстро был ранен, а потом оставлен в госпитале политруком, как человек с высшим образованием и партийный. Почти всю войну он и проработал в госпитале, который все время передвигался по стране. Отец прожил 92 года. Быстро шло время и вот уже выпускной вечер двух десятых классов. Играл духовой оркестр, сияли лица, слышались восторженные возгласы и ... танцы, танцы до глубокой ночи. Впереди вся жизнь. Долго и неохотно расходились ученики в ночь на 22 июня 1941 года. Проснулись мы уже в военном времени. Узнав, что враг напал на нашу землю, мы были ошарашены, возмущены и готовы защищать нашу Родину. Начался призыв в Красную Армию. Люди верили старым лозунгам, что наша Армия непобедима, что если на нас нападет враг, то он тут же будет разгромлен. Люди верили, что война будет быстро окончена нашей победой. Поэтому в нашей жизни ничего не изменилось - шумели по-прежнему базары, люди не прятались при вое сирены, была некоторая беспечность. НКВД создал заградительный батальон, был туда зачислен и я. В задачу батальона входила поимка вражеских шпионов и диверсантов, наблюдение порядка, очистка площадей и улиц от граждан во время воздушной тревоги и задержание подозрительных лиц. Вооружены мы были трофейным японским и французским оружием и находились на казарменном положении. Во второй половине июля в 12 километрах от Теткина вражеская авиация разбомбила воинский эшелон. Рвались снаряды и бомбы, в домах села лопались стекла. Вот тогда-то, во время тревоги, на улице не было ни одного человека, все попрятались кто куда. После этого случая народ стал рыть щели и укрепления на случай бомбежки. Немецкие самолеты безнаказанно летали в нашем небе, лишь один раз мы наблюдали бой нашего самолета с немецким, вражескому самолету пришлось удирать. В начале августа немецкие самолеты почти каждый день делали налеты на железную дорогу, препятствуя прохождению воинских эшелонов на фронт. Ближайшая к нам станция Ворожба-узловая стояла на дороге в города : Воронеж, Киев, Брянск, Сумы, Москва. Немецкие летчики ровно в 7-00 бомбили дорогу в четырех местах, там, где она проходила по высокой насыпи и тем самым отрезали ее от станции. Если наши рабочие пытались восстановить путь днем, то немцы мешали, поливая разрушенный участок из пулемета. Приходилось проводить работы вечером и ночью, в это же время проходили через станцию и эшелоны. А на следующий день все снова повторялось. В августе нашей армии пришлось туго - немцы наступали по всей линии фронта. Многие наши части были разбиты и к нам в село попадали отступающие военнослужащие, встречались и высшие чины армии. Нам приходилось их задерживать, выяснять личность и передавать военным властям. С каждым днем фашисты становились наглее. Начались бомбежки железнодорожного моста через реку Сейм, но для немцев они были неудачны - мост остался цел. Были и курьезные случаи. Так нам сообщили, что сторож отстойника на сахарном заводе обнаружил неразорвавшуюся бомбу. Нас послали охранять опасное место. Мы прибыли и увидели массивный металлический предмет, но никто не знал, что это такое. До приезда спецов мы держались от непонятного предмета подальше. Прибыли люди из военкомата, посмотрели на него издали и не определив, что это такое, уехали. Стали мы дежурить. Дежурим сутки, другие, все тихо и спокойно. Наш начальник решил проверить, бомба ли это. Отошли в укрытие и он выстрелил. Пуля звякнула о железо, взрыва не последовало. Позже приехали специалисты из Курска и определили, что это стабилизатор большой авиабомбы, а сама она ушла в мягкую землю не разорвавшись.
Немцы приблизились к границе Глушковского района. Наш батальон направили на фронт в район города Глухова, там я был ранен в левую руку. Ранение было сравнительно легкое - немного задело кость и вырвало кусок мяса. Меня направили в госпиталь в Теткино, который находился в школе и местной больнице. По требованию руководства госпиталя я был призван в армию в должности политрука госпиталя N 2715 с 3 августа 1941 года, в котором и служил до 1 июля 1943 года.
Немецкие войска, преодолевая упорное сопротивление наших войск продвигались на восток. Наши войска несли огромные потери. Госпиталь стал наполняться ранеными. Только мы развернули свою работу, как немец оказался в опасной близости от нас. Мы снялись с места и двинулись на восток. Меня назначили начальником эвакослужбы. Нужно было определить, с какой станции эвакуироваться, как и где производить погрузку имущества госпиталя, было множество и других важных вопросов. Станция в Теткино отпадала из-за сильных бомбежек, ближайшей станцией к востоку была Волоросно, куда мы и поехали с начфином Клименко. Мы знали, что ехать в открытом поле опасно - фашистские самолеты охотятся даже за отдельными автомашинами, но выбора не было. Я сидел в кузове и наблюдал за небом и как только видел самолет, останавливал машину. Машину мы забрасывали снопами, а сами укрывались. Пролетит самолет, едем дальше. Наконец приехали на станцию. Дежурный связал нас по селектору с военным комендантом станции Ворожба. Комендант нам сказал, что у него грузиться нельзя, а нам следует двигаться дальше на восток к Льгову. Тут же пришло сообщение, что в нашу сторону летит немецкий самолет. Дежурный сказал нам, что станция уже не раз подвергалась бомбежке и следует бежать в укрытие. Только мы спрятались под деревьями, как появился фашист. Летел он низко, строчил из пулемета и грозил нам сверху кулаком. После обстрела здание станции было изрешечено пулями. Пришлось вывозить госпиталь на станцию Льгов, что была от нас на расстоянии 150 километров. Госпиталь располагал тремя грузовиками и тремя лошадьми. Загрузились и поехали. Лошадей и имущество оставили на станции, а с автомашинами я вернулся в Теткино. Вторым рейсом вывезли людей и оставшееся имущество. Всю ночь мы грузились, а утром выехали. Недалеко отчетливо была слышна артиллерийская стрельба. Эвакуация удалась без прошествий, только в одном месте машина застряла в грязи. Мы замерзали. Мои шофера предложили согреться спиртом, который был в одной из машин. Я разрешил. Взяли немного, развели водой из лужи и выпили. Стало легче, довели машины до хорошей дороги. В один из дней нам предоставили три крытых вагона и две платформы. В два вагона поместились люди и медикаменты, в одном лошади, а на платформах машины и имущество. В 12 часов наши вагоны подцепили к эшелону, который вез рельсы, и повезли на восток. Мы расстроились, потому что днем немцы усиленно бомбили дорогу. Так во Льгове, пока мы стояли на станции, мы видели прибывший разбомбленный рабочий поезд. В одном из вагонов лежали останки убитых : руки, ноги, туловища. Впереди нас шел состав из эвакуированных паровозов. Недалеко от станции Блохино мы услышали взрывы, в нашу сторону летел немецкий самолет. Машинист остановил поезд. Внизу, под насыпью, был котлован, где мы и укрылись. Но все обошлось, самолет пролетел мимо, не пытаясь нас убить, видно израсходовал все боеприпасы. Когда мы прибыли в Блохино, то увидели разбомбленный состав паровозов. Нам стало известно, что наш путь назначения Старый Оскол. Там уже были наши представители. Через Курск, Касторную мы отправились в Елец . Бои шли совсем рядом. В Ельце нам долго не давали паровоза. Я пошел на станцию к коменданту. В комнате было множество народа и все что-то требовали от коменданта. Я выждал, когда народ разошелся и завел с начальником разговор. Посочувствовал ему, он пожаловался в ответ, что работа адова, что на станции солдаты воруют из эшелонов продукты и спирт. Я правда и сам видел, как солдаты прострелили цистерну со спиртом и ловили вырвавшуюся струю кто чем, набирали даже в пилотки. Комендант сказал, что он голоден и ждет сменщика. Я предложил поужинать у нас в эшелоне. Комендант согласился. Накормили и напоили его как могли. Провожая его из вагона я попросил паровоз. "Ладно, есть у меня запасной, берите" - сказал он. Через несколько минут паровоз был подан и мы двинулись в путь. Утром мы были на станции Лев Толстой и узнали там, что Елец взят немцами. Правда через три дня Елец был отбит. В конце сентября мы прибыли в Старый Оскол и развернули госпиталь. Началась кропотливая работа по лечению раненых и восстановления их здоровья для дальнейшей борьбы с фашистами. Нужно было вернуть им душевное спокойствие и бодрость духа, уверенность в себе и в Армии в целом. Ежедневно проводилась политинформация, беседы о задачах нашего народа, об обстановке на фронтах. Мы, политруки, собирали вокруг себя раненных коммунистов и комсомольцев для воспитательной работы в госпитале. Но недолго просуществовал наш госпиталь в этом городе, все ближе подходили немцы. Был получен приказ эвакуировать раненных на Урал, а сам госпиталь отправить еще дальше в город Асбест. Опять я начальник по эвакуации и опять недельные мытарства по железной дороге. В ноябре мы уже были в Асбесте. Здесь война не чувствовалась. Кругом тишина, отсутствие светомаскировки, в магазинах полно продуктов. Правда у местных жителей был нездоровый цвет лица. Добывавшийся здесь асбест на всю жизнь въедался под кожу жителей и придавал ей землистый оттенок. Но это продолжалось недолго, скоро война напомнила о себе. К нам стали поступать тяжелораненые. Было до слез жалко раненых без рук и ног. Так был у нас такой раненный, совсем мальчишка 18-ти лет, не хотел жить и все пытался умереть. Ухитрялся скатываться с кровати и с третьего этажа на улицу в снег. Нянечки его подберут, унесут на койку, а завтра все повторятся и таких раненных было несколько. В начале января пришел приказ разделить госпиталь на две части. Приказано было одну часть госпиталя оставить в Асбесте, а другую отправить на фронт. Начальником госпиталя была Шалавина, а начальником медсанчасти ее муж Шалавин Леонид Константинович. Вот его то и назначили начальником полевого госпиталя. Я должен был отправиться с ним. Погрузились и двинулись на Запад. Ехали мы около месяца, большее время стояли на станции пропуская на Восток поезда с раненными и эвакуированными из Ленинграда, на Запад эшелоны с боеприпасами, техникой и солдатами. Все станции были замусорены и загажены эвакуированными. Больше недели нас держали в Вологде. В эти дни шли ожесточенные бои за Тихвин и через Вологду туда шли свежие подкрепления. Город Вологда мне показался невзрачным, серым и сплошь деревянным. Я прошелся по улице Лассаля,(теперь улица Калинина). Меня удивили деревянные тротуары - наступишь на один конец доски, а другой поднимется. Тогда я еще конечно не знал, что проживу в Вологде 40 лет и заведу здесь семью. Наконец в начале февраля 1942 года наш эшелон прибыл на станцию Чагода, где в двух школьных зданиях и был развернут госпиталь. В скором времени стали поступать раненые. Фронт находился недалеко под Чудово. Шли ожесточенные бои у Синявинских болот. Наши войска несли большие потери и потому работы нам хватало. Нашим политсоставом, куда входил и я, проводился учет поступивших в госпиталь коммунистов и комсомольцев, а также оружия, привезенного с фронта. После размещения раненых мы проводили с ними беседы и политинформации. Бойцы интересовались последними сводками с фронта и обстановки в мире. Газеты поступали редко и с опозданием, поэтому моей обязанностью было с самой первой передачи по радио и в течении двух часов послушать свежие сводки Совинформбюро и затем сообщить их раненным. Политинформацию я проводил в большом коридоре школы для ходячих и по палатам для лежачих больных. Проводились беседы и по различным другим политическим вопросам. Сам госпиталь располагался в трех зданиях, а мой кабинет рядом с операционной. Врачами были молодые женщины, часто еще не закончившие мединститутов. Нередко они стучали мне в стену и вызывали к себе на помощь. Многое для меня было внове и производило на меня впечатление, поэтому и запомнились несколько случаев. Так пригласили меня раз на операцию. Одному солдату ампутировали ногу и мне пришлось ее держать, а врачиха отпиливала ее ножевкой. Наркозом был стакан спирта. Другой раз гипсовали бойцу ногу до самого паха. Между медсестрой и бойцом произошел такой разговор. - Надоело перекладывать твою штуку, то направо, то налево, может отрежем? - Что ты сестрица, пожалей, хочу еще пожить мужиком! Раз я присутствовал на операции, где бойцу удаляли осколок в миллиметре от сердца. Много солдат умирало и моей обязанностью было организовать их похороны на кладбище. Солдаты были молодыми людьми, мужчинами истосковавшимися по женщинам и потому в госпитале все время были различные происшествия. И несмотря на то, что госпиталь охранялся, выздоравливающие ухитрялись уходить в "самоволку" к местным красоткам. Мы, персонал, этого боялись, т.к. в госпиталь могла быть занесена зараза. Поэтому ежедневно после отбоя проводилась проверка личного состава. Для выявления подозрительных лиц в поселке местные власти регулярно проводили проверки и регулярно у местных женщин находили наших бойцов. Так однажды зашли в одну из квартир и обнаружили прячущегося за дверью мужчину в больничном халате. Это был раненый, который накануне мне заявил, что не может подняться с постели и прийти на политинформацию. В комнате на кровати лежала женщина, и когда я хотел зажечь спичку сказала - Не надо, товарищ политрук, это я. Оказалось - это наша кастелянша. Раз обнаружили бойца под кроватью медсестры. Было даже и так, что одна медсестра во время дежурства легла в кровать к выздоравливающему. Это возмутило многих и пришлось сестричку уволить. Некоторое время мне пришлось стать комиссаром госпиталя, т.к. прежнего, Безносикова, куда-то отозвали. Потом на эту должность, уже постоянную, прибыл капитан Манжос Алексей Филиппович. С комиссаром нашего госпиталя Манжосом у нас были хорошие отношения и мы до сих пор дружим. 1 октября 1942 года фронт отодвинулся и госпиталь был передан из системы Наркомата Обороны Наркомздраву. Все бывшие военнослужащие стали вольнонаемными, но мобилизованными. Это означало, что без разрешения военкомата на другую работу они уйти не могли. Летом 1942 года после освобождения Тихвина меня вызвали в РЭП. Начальникам там был Песик (четыре ромба). Я по всем правилам доложил ему о своем прибытии и он отправил меня к бригадному комиссару тов. Печерину. Явившись к нему, я по-военному стал докладывать, он меня остановил и предложил сесть и рассказывать. Комиссар был человеком высокого роста, широкий в плечах, до войны был профессором, пережил блокаду в Ленинграде, голодал и впоследствии никак не мог наесться - просил в столовой две порции. Он командировал меня в Бокситогорск для проверки политработы в тамошнем госпитале. Госпиталь прибыл из Белоруссии, среди персонала много евреев, приняли меня хорошо. Пробыв в госпитале неделю и проверив работу политработников я отправил донесение комиссару. Вскоре он прибыл и сам. Ознакомившись с политработой он остался ее доволен. Всякие раненые были в нашем госпитале, некоторые пострадали не в боях, а по своей глупости. Расскажу в связи с этим несколько случаев. Так один солдат сопровождал военные грузы, поезд остановился и долго стоял на станции Чагода. Он взял гранату и решил поглушить рыбу в реке. Граната разорвалась в руке и покалечила бойца. Другой случай. У нас лежал летчик, в субботу он был выписан, а в воскресенье он опять оказался у нас. Я это обнаружил, увидев двух новых сильно забинтованных раненых. Спросил у сестры кто такие, откуда. Оказалось уже знакомый летчик с другом. Они решили поглушить рыбу. Достали противотанковый запал. Один держал его в руке, а другой бил по нему наставленным гвоздем, чтобы потом бросить в реку. Результат оказался плачевный - у летчика оторвало кисть руки и выбило глаз, у товарища ранена рука и лицо. Был и такой случай. Один раненый признался, что сделал себе самострел, когда был в боевом охранении. А признался потому, что не мог больше терпеть муки совести. Он был отдан под суд военного трибунала и вскоре попал на фронт в штрафной роте. Один из солдат был разоблачен, как симулирующий болезнь желудка. Другой симулянт не давал разрабатывать раненную ногу, чтобы подольше пролежать в госпитале. Это врачи поняли и решили проверить. Под наркозом ногу стали разгибать и она прекрасно работала. Специально забинтовали здоровую ногу и когда больной проснулся, то попросили подвигать раненой ногой. Боец конечно стал сгибать забинтованную, тут же понял свою оплошность и заплакал. В июне месяце 1942 года немецкий самолет бросил бомбу на наш поселок, недалеко от дома, где я проживал. Было это в 6 утра, от грохота я проснулся и в первую минуту ничего не мог понять. Быстро одевшись выскочил на улицу. Все вокруг было затянуто густой песочной пылью, горела эстакада стекольного завода и все бежали в ту сторону. Я побежал туда же. Пожар быстро ликвидировали. Упавшая с самолета бомба не взорвалась и врезалась в землю. Большая воронка была рядом с моим домом, вылетели стекла, хорошо, что не было жертв.
|
