Наша Победа. День за днем - проект РИА Новости

Каждый раз, когда приближается самый главный, самый большой наш праздник – День Победы, а нынче это 60-летний юбилей, - память возвращает нас в те суровые дни, когда началась эта страшная война. Мне, ленинградской девочке, тогда только исполнилось 15 лет. Мои родители, сестра и я жили в новом доме в коммунальной квартире в очень хорошем районе Ленинграда. С моей старшей сестрой мы частенько ссорились, в основном по поводу того, кому идти в магазин за продуктами, и кому приготовить обед. Но Лена была старшей, и она умела убеждать, поэтому приходилось исполнять эти обязанности чаще мне. Вообще-то я любила и в магазин ходить, и готовить обеды. Но дело в принципе. Еще я любила читать книжки и общаться с друзьями на нашей большой, ухоженной , с красивыми зелеными газонами, площадке.

Ребята нашего двора - мои ровесники - любили играть в лапту, волейбол, в третьего лишнего, ручеек, чижика, молву, конечно, в казаки- разбойники. Ездили купаться в Озерки, в выходные дни –прогуливались по зеленому, чистому, красивому Лесному проспекту, когда оставались денежки от школьных обедов, покупали мороженое, и наслаждались его вкусом, сладкого кругленького , с вафлями, на одной стороне которого было выбито имя Коля, а на другой – Оля. И это было удивительное и веселое совпадение. Вечерами мы собирались в круглой беседке, рассказывали страшные истории, делились впечатлениями о прочитанных книгах, о кинофильмах и, конечно, мечтали, кто кем хотел бы стать: летчиком, моряком, врачом или артисткой. Кто-то кому-то уже очень нравился, кто-то кого-то приглашал в кино или покататься на Американских горах, очень знаменитых тогда в Ленинграде. К сожалению, они в войну сгорели.

И вдруг в один день все закончилось. Все изменила нагрянувшая война с фашистской Германией. Мальчишки засобирались на фронт, но были еще очень молоды. В августе вражеские самолеты стали прорываться в наш город, все чаще и чаще сирены воздушной тревоги возвещали ленинградцев об опасности. Были созданы комитеты и штабы для организации дежурств по городу. Нам разрешили дежурить на крыше. Выдали рукавицы, щипцы с длинными ручками для тушения и сбрасывания с крыш зажигательных бомб. На чердаках были песок и лопаты. Конечно, жутковато выходить ночью на крышу под вой сирены воздушной тревоги, но чувство того, что мы тоже помогаем взрослым защищать наш Ленинград, давало нам силы и уверенность , и куда-то исчезал страх. Вглядываясь в небо, мы следили за прожекторами, выхватывающими какие-то точки, за серебристыми аэростатами, заслоняющими небо от фашистов, вслушивались в гул самолетов и разрывы зенитных снарядов и считали : вот еще один вражеский самолет сбили наши зенитки.

После отбоя воздушной тревоги возвращались домой. По радио сообщали о пожарах, о подбитых самолетах. А еще о пособниках фашистам, которые фонарями наводили их на важные объекты города.

Вскоре завод, где работали родители, эвакуировали на Урал. Через 17 дней наш товарный состав с оборудованием и людьми прибыл в Свердловск. Но нас там не ждали.

Поселили нас в маленькую шестиметровую комнатку, но грозный хозяин дважды выбрасывал наши вещи со второго этажа. А мы сидели на крыльце и плакали. Заступиться за нас было некому, так как приехали мы втроем – папа остался в Ленинграде. Как ответственный работник и, конечно. как коммунист. В конце концов комендант сумел уговорить хозяина, и мы вселились. Но очень стеснялись беспокоить хозяев, так как ходить приходилось через их комнату.

1941-й был очень тревожный холодный и голодный год. Наша армия отступала, оставляя города, несла большие потери. От сводок Совинформбюро сердца обливались кровью, но мы верили, что наши героически сражавшиеся воины сумеют прогнать проклятого врага с нашей территории. Это был очень трудный голодный год.

Чтобы получить хлебную карточку служащей, я пошла работать в госпиталь ухаживать за ранеными. Насмотрелась на их страдания, ночами снились кошмары, особенно тяжело было дежурить ночами. Раненые относились ко мне хорошо, называли дочкой, беседовали со мной, просили помочь написать письмо домой, показывали фотокарточки родных. Мама настояла, чтобы я уволилась, потому что все- таки было тяжело смотреть на раненых и дежурить по ночам.

Свердловск был одним из самых голодных городов того времени. Продовольственные карточки почти не отоваривались. Вместо мяса была ржавая селедка, вместо жиров – брынза. Потом, кроме хлеба , ничего не отоваривали. Нужно было выживать. Мама ездила по деревням, чтобы обменять кое-какие вещи на картошку. Иногда это удавалось, и мы несколько дней наслаждались вкусом вареной в мундире картошечки. Особенно жалко было менять тюлевые занавески, за которые маме дали всего одно ведерко картошки. Этот тюль перед самой войной я купила, выстояв огромную очередь в нашем Лесном универмаге. Мама радовалась красоте занавесок, а я гордилась своей удачей . Но когда менять было уже нечего, чтобы как-то нас накормить, мама варила суп из крапивы, которую мы собирали вдоль дорог и канав. В суп она добавляла подгорелые корочки хлеба, -для навара - говорила мама. Иногда привозила с работы из заводской столовой баночку супа из «четырех круп», который отоваривали на крупяные талоны , их едва хватало на полмесяца.

А из блокадного Ленинграда приходили письма, полные страшных новостей и тревог. Мы понимали, что наши трудности – ничто по сравнению с тем, что переживали родные и друзья в Ленинграде. Днем и ночью бомбежки, артобстрелы и это ужасное неутолимое чувство голода. Сначала папа написал, что пропал наш любимый кот Васька, наверное, его кто- то съел. Однажды на работе папе выдали кусочек конской колбасы, и он пошел пешком, потому что трамваи не ходили, из одного конца города в другой, чтобы поделиться этим кусочком колбаски со своим младшим братом. А моя подружка Тася сообщила, что у соседской девочки Маши пропал младший брат . Он пошел рано утром сменить маму в очереди за студнем и пропал. А еще написала, что умер от голода наш товарищ, замечательный парнишка Вася . Он жил в нашем доме , и последние его слова были обо мне: « Если когда- нибудь увидите Лелю, передайте ей от меня большой привет». Я плакала. Я ему, наверное, нравилась. Было жаль его еще и потому, что часто к нему была несправедлива. И вспоминался случай, когда мы все вместе – мальчишки и девчонки- поехали в парк покататься на Американских горах. Вася просил меня сесть рядом с ним в вагончик, но мне-то нравился другой мальчик, Македонский, как прозвали его мальчишки, потому что когда они играли в войну, он изображал из себя Македонского. А еще он учился в летной спецшколе, ходил в красивой военной форме и был всегда первым.

Письма проверяла военная цензура, многие строчки были зачеркнуты черной тушью…

О гибели моего любимого двоюродного брата Юрочки сообщила нам из Вологды тетя Миля – его мама. Он ушел на фронт добровольцем и в первые же дни войны был убит. Тетя Миля тяжело заболела, ведь Юра был единственным, очень добрым, заботливым, любящим сыном. Школьные друзья его уважали, очень любили, скорбели о нем , как об умном, доброжелательном, активном комсомольце…

Наконец, приехал в Свердловск папа. Ему удалось вырваться из блокадного Ленинграда. Он шел пешком по Ладожскому озеру, по Дороге жизни. После очередной бомбежки не успел залезть в машину, и она уехала без него, люди, ехавшие в машине, только помахали ему рукой. Папа был истощен, очень болен, какой-то молчаливый. Мы старались его покормить получше, делились с ним нашими скудными пайками. Немного окрепнув, он пошел работать на завод , там и мне нашлась работа.

А как мы устраивались на ночлег! Папа спал на столе, мы с мамой и сестрой - на узенькой железной солдатской кровати, подставив два стула, подложив кусок фанеры. На полу было спать невозможно - голодные злющие клопы могли сожрать заживо. Мы сыпали вокруг ножек стола, стульев и кровати дуст , но эти кровопийцы падали на нас с потолка.

Зимой 42-го нас, молодежь, от завода отправили в мастерские- холодные, со сквозняками, находящиеся на окраине города, сколачивать ящики для снарядов. Они были большие, тяжелые, занозистые. Я совсем не умела вколачивать гвозди, и мои руки и пальцы были в черных подтеках, вместо гвоздей я умудрялась колотить молотком по пальцам. Идти до этих мастерских приходилось километров 5 по глубокому снегу, в сильный мороз и ветер. Тогда я поморозила себе руки и ноги.

…Необходимо было учиться, и я пошла в вечернюю школу. Записалась в кружок художественной самодеятельности. Работа, учеба и кружок. Мне нравилось ездить по госпиталям, где мы давали концерты, читали стихи, ставили пьески, скетчи. Особенно нравился раненым скетч «Укушенный». Я - медсестра, в белой шапочке, белом халате сижу за столом, на котором лежит длиннющий , до пола , лист бумаги. Это анкета, которую надо заполнить. Больной сидит рядом, и я таким противным нудным голосом его спрашиваю:

- Укушенный, не кричите, а работаете вы где, укушенный?
Он не выдерживает и кричит

В 1943-м папу направили на работу по своей специальности в город Карпинск - редактором городской газеты. Это город горняков. Добыча угля всегда имела большое значение для страны. Поэтому и со снабжением там было получше, чем в другом каком-либо городе. Приехали мы с папой вдвоем, маму и сестру сразу с военного завода не отпустили.

И вот он, наш первый продовольственный паек - колбаса, хоть и не очень качественная, сухая рыбка, темное печенье и даже молочное суфле. А еще папе выдали талоны на обед в столовую. Это был праздник! И когда, наконец, приехали мама и сестренка, мы с папой приготовили богатый стол, выставили все наши припасы и с улыбкой смотрели, как быстро уничтожалось все нами приготовленное.

Наша соседка по квартире - заведующая столовой - уговорила меня пойти работать официанткой. «Наконец-то будет теперь у нас сытая жизнь, - подумала я.». Но не тут-то было. Я бегала по залу как угорелая, то в кассу, то на раздачу , то кто-то с претензиями на приготовление пищи, и всем надо быстрее. А в обеденный перерыв я должна была наклеивать талончики, вырезанные мной из продовольственных карточек, на большой картонный лист – для отчета . Пообедать не успевала , после смены не чувствовала ног.

Однажды, в обеденный перерыв, пришел горный мастер - начальник смены. Лицо черное от угольной пыли, усталое, сердитое. Как на зло, в столовую не завезли хлеба, я предложила ему свой кусок, правда, небольшой. Он возмутился:

- Вот запущу в тебя сейчас этим куском. Я двое суток не уходил с разреза, работал, как вол, и теперь не могу нормально пообедать? Заведующая его успокоила , и он извинился: « Прости, дочка, я очень устал, прости» . Вытерла слезы. И, конечно простила., ведь он старался для нашей победы , для фронта.

Вскоре закончилась моя работа в столовой, началась новая – в редакции газеты - корреспондентом и одновременно диктором местного радио.

Читала обзоры газеты, звучали также литературные произведения. Слушатели хорошо отзывались о моих выступлениях, особенно, когда прозвучал в моем исполнении рассказ Елены Кононенко «Жена», актуальный в те дни – о войне, о трагичной, но верной, настоящей любви.

Но надо было окончить школу, и я пошла в дневную – в 9-й класс. Удивленно меня слушали мои одноклассники на комсомольском собрании, когда я рассказывала свою биографию: работа в госпитале, на заводе, в столовой , в газете, на радио.

Училась, бегала с подружками на танцы в клуб, в кино, зимой – на каток. Не забывала и о художественной самодеятельности, читала со сцены клуба «Шуточку» А.П. Чехова и имела успех. После того, как из нашего 10-го ушли в армию и на фронт мальчишки, в классе остался один – звали его Володя. Он был немцем и очень переживал, наверное, ведь шла война . На уроке немецкого языка упорно не отвечал задание и за это получал двойки. Но мы- то знали, что дома он разговаривал на родном языке. Нам нравился этот застенчивый мальчик. Дружили мы вчетвером: Алла , Рената, Женя и я. Мы решили как-то написать письмо на фронт. На конверте вывели: «Самому храброму». Через некоторое время пришел ответ на имя Ренаты. Писал рижанин . У него , оказывается, была девушка, которую по случайному совпадению, звали тоже Ренатой. Но она погибла в Риге во время фашистской бомбежки . Фамилия воина была Солнцев. И письма он писал солнечные, жизнерадостные. Они с Реной переписывались, обменялись фотокарточками. К сожалению, я не знаю, как сложились их дальнейшие отношения. После моего отъезда из Карпинска наша связь с Ренатой прервалась. Прошло столько лет, всех их часто вспоминаю и очень жаль, что ничего не знаю о их дальнейшей судьбе. Алла была моей лучшей подружкой, Рената - спокойная, у нее отец воевал, а Женя- симпатичная, с большими карими глазами и копной красивых, черных, как смоль, волос, была болгарочкой. Она очень хорошо пела, выступала на всех школьных вечерах. Как- будто и сейчас слышу ее низкий, сильный голос: «Кто сказал, что надо бросить песни на войне. После боя сердце просит музыки вдвойне». Удивительно, как у такой маленькой, хрупкой девочки был такой сильный, красивый голос.

В год окончания школы, наконец, пришел долгожданный День Победы - замечательный, счастливый , незабываемый праздник! В то утро стоял такой шум, такие были крики радости, объятия друзей, что учиться было невозможно. Меня водрузили на стол, и я что-то правильное такое говорила , а по щекам текли слезы от большой радости, как в той песне «со слезами на глазах». Разве такое забудешь?

В том же году я поступила в Свердловский пединститут на отделение иностранных языков. Все еще было очень трудное, голодное время. Общежитие наше находилось в полуподвальном помещении, где обитали в большом количестве отвратительные, большие крысы. Они никого не боялись, бегали днем , и особенно шумели по ночам, катая по каменному полу коридора пустые консервные банки. Когда мы спали, прыгали на нас сверху, оттуда, где висели наши платьица. Воровали у нас то чулок, то ложку, то сухарь. Потом мы это находили в крысиных норах, одна из которых была прямо у моей кровати. У меня даже выработался рефлекс – стучать во сне через определенный промежуток времени ногой, чтобы согнать крысу на пол. А однажды девчонки ушли на вечер в институт, а я осталась одна. Надо было позаниматься, кое-что подучить. Я сидела посередине кроватей, мы их сдвигали вместе, чтобы не так страшно было спать. И вдруг погас свет. Тут началось: зашевелились хвостатые звери, полезли изо всех щелей и нор. Целое полчище, не сосчитать. Зажгла я свечу, а им хоть бы что, сверлят меня своими острыми глазками. Взяла резинку, скатала бумажные шарики и начала расстреливать их. А крыска пискнет и опять в атаку. Хвостами шуршат и идут в наступление, целая армия, ну, как фашисты. В это время в комнату вошел гость - привез посылку одной из девочек. Оторопел, чуть не выронил из рук посылку. Наконец, зажегся свет. Мы с гостем кое-как разогнали крыс, тут и девчонки вернулись. Посылка хоть и небольшая, но очень вовремя пришла. И мы устроили пир. Маше, девочке экономной и бережливой , пришлось всех угощать . А в посылке - домашние коржики, сухофрукты и кусок сала. Но мы, конечно, не все съели, пожалели Машу, хоть трудно было остановиться.

Иногда возникали смелые мысли – съездить во время учебы на 2-3 денечка домой, отдохнуть и подкрепиться. Решилась и поехала . Билет купить не удалось, и я рискнула пролезть в вагон без билета. В купе собрались ребята - спортсмены, ехали с соревнований по гимнастике. И тут вошел контролер. Я призналась ребятам, что еду без билета. Они скорее спрятали меня на верхней полке под матрацы . Я второпях не успела снять туфли. Контролеры – народ дотошный, знают все уловки студентов и, конечно, с позором вытащили меня за каблучки на пол. Ребята меня – защищать, мол, студентка, денег нет. Пришлось все-таки заплатить штраф . Хорошо еще, что не высадили с поезда…

Летом 46-го мы всей семьей возвратились в Ленинград, где я продолжила учебу .. Это была уже другая жизнь, еще не совсем сытая и комфортная, но мирная и потому счастливая.

Редакция сайта не отвечает за достоверность присланных читателями писем и историй



	2005 © Copyright “РИА Новости”, Москва