 |
|
Историю прислал Леонид Липняков Долгое время я сомневался, следует ли писать эту историю. С одной стороны, тема Великой Отечественной войны еще далеко не исчерпана, личные истории и трагедии переживших ее - настоящий народный роман. С другой же, мне казалось не совсем удобным рассказывать в прессе о своих родителях - отце Николае Никитиче и маме Нине Васильевне Липняковых. Но один из коллег все-таки убедил меня отказаться от ложной скромности и написать хотя бы вкратце об их военной молодости. Он сказал хорошие слова: «У тебя же отец - уникальный человек». Да, это правда. И мама тоже уникальный человек. Как уникально всё их поколение, выдержавшее и голод, и сталинские репрессии, и самую страшную войну. Выдержавшее и, несмотря ни на что, победившее. К сожалению, совсем немного осталось тех, кто принял на себя первый удар гитлеровских полчищ ранним утром 22 июня 1941 года и остался в живых. Да не просто остался, а воевал с врагом все долгие четыре года, от Бреста до Москвы и от Москвы до Берлина.
Отца призвали в армию в июне 1940 года из Смоленска, спустя всего месяц после свадьбы, которую они сыграли с моей тогда еще совсем молодой мамой. На свадьбе они танцевали под любимую пластинку - вальс «Память цветов». Отец забрал ее с собой и пронес через всю войну (она и сейчас хранится у моего старшего брата).
Расставаясь летом 40-го, они не сомневались в том, что обязательно встретятся вновь в июне 41-го: отец должен был отслужить всего один год, так как имел среднее специальное образование (он окончил Смоленский политехникум связи). Но судьба распорядилась иначе. Лишь однажды, сразу после майских праздников 1941 года, отец заскочил на три дня в Смоленск. Он возвращался из Сталинграда, где экстерном сдавал экзамены за военное училище связи, в свою часть под Брест: увольнение в запас было приостановлено из-за тревожной обстановки на западной границе.
Мои будущие родители не могли и предположить, что снова они увидят друг друга только в сентябре 1943 года. К этому времени отец пройдет через ужасы и огонь двух лет войны, а мама - через унижение, голод и страх фашистской оккупации, в которой она оказалась, вырвавшись в начале июля 1941 года с полугодовалым сынишкой - моим старшим братом - на руках из разбомбленного и пылающего Смоленска. Целых два с лишним года они ничего не знали друг о друге. Даже мать отца, моя бабушка, мысленно похоронила сына. Когда наши измотанные части отступали от Смоленска, она нередко выходила на дорогу и спрашивала у проходивших мимо военных, не встречали ли они ее сына. Узнав, что он служил под Брестом, солдаты только цокали языками и говорили: «Не жди, мать, не вернется он. Немец их там всех еще тепленькими накрыл!»
Начало войны отец, которому было тогда 24 года, встретил в 38 километрах от Бреста. Здесь, в небольшом городке Кобрине, стоял его 944 отдельный батальон связи (944 ОБС) 4 армии Белорусского особого военного округа, преобразованного затем в Западный фронт. Он уже был заместителем политрука телеграфно-телефонной роты, носил в петлицах «пилу» (так армейские юмористы прозвали четыре треугольника, что соответствовало званию старшины) и звездочку на рукаве гимнастерки. Рота насчитывала 250 человек, по существу, мальчишек, из которых к середине дня 22 июня в живых осталось чуть больше половины...
Накануне гитлеровского вторжения, в субботу 21 июня, отец находился в Бресте. Там в летних лагерях на берегу Буга недалеко от тогда еще малоизвестной Брестской крепости проходили сборы 500 человек приписанных к 944 ОБС резервистов. В самой крепости располагался вспомогательный узел связи 4 армии, где посменно несли дежурство его сослуживцы. Для того, чтобы солдаты не чувствовали оторванности от своей части, к ним попеременно ездили из Кобрина мой отец и старшина роты. Неделю один, неделю другой.
Примерно в три часа дня отец уехал из Брестской крепости в Кобрин. Товарищи уговаривали его остаться до утра: посидим, мол, как положено, офицеры на зимних квартирах - суббота. Но 21 июня закончилась неделя зам. политрука Липнякова, уже и старшина на смену приехал, да и хотелось посмотреть концерт московских артистов, выступавших в эту последнюю мирную субботу в Кобрине. Так случай в первый раз на той войне спас отца от верной гибели.
Великая Отечественная таким катком прокатилась по судьбам наших родителей, что навечно вдавила в их память впечатления тех тяжелых лет. Но особенно первых суток длиннющей череды военных дней и ночей. Поэтому сегодня, в свои уже довольно солидные лета, и отец, и мама, рассказывая о 22 июня 41-го, вспоминают всё чуть ли не поминутно...
В 4 часа 20 минут утра Николай Липняков проснулся от того, что неведомая сила приподняла его с койки и швырнула на пол. Это за окном разорвалась первая немецкая бомба. Посыпались осколки стекол, взрывной волной выбило несколько рам. Отец вскочил на ноги и скомандовал: «Рота, в ружье!». Паники не было, даже наоборот, некоторые его товарищи восприняли происходившее слишком уж спокойно: «Ну чего ты орешь, Коля? Это ж учения».
Действительно, по приказу из Москвы и штаба округа, которым командовал расстрелянный впоследствии генерал армии Д.Г.Павлов, на 22 июня были назначены учения войск 4 армии на полигоне под Брестом. Для этого туда были стянуты почти все артиллерийские части армии, ряд стрелковых подразделений и брестская танковая дивизия. Привезли и новую боевую технику, только что поступившую в 4 армию. При этом войска, участвующие в маневрах, должны были провести ночь на 22 июня там же, на полигоне, в палатках.
Одновременно подразделения ПВО 4 армии, включая все до единого зенитные орудия, были отправлены на учения под Минск, аж за 400 километров от границы! Таким образом, без прикрытия от самолетов противника осталась целая армия, в том числе два приданных ей полка истребительной и полк штурмовой авиации. Последствия такого «стратегического мышления» высшего военного руководства страны оказались просто ужасающими: первыми же залпами дальнобойной артиллерии и воздушными ударами немцы уничтожили почти все войска и технику на брестском полигоне.
"Юнкерсы" и "Мессершмитты", не встречая никакого сопротивления ПВО, с бреющего полета разнесли в клочья практически все наши истребители прямо на аэродромах. Потери были очень большими. Например, Кобринский истребительный полк потерял на аэродроме 60 из 80 самолетов! Примерно через полчаса фашистские бомбардировщики произвели второй налет, теперь уже непосредственно на военный городок. Пятисоткилограммовые бомбы посыпались на беззащитный гарнизон. Надо признать, разведка вермахта сработала четко, цели для бомбометания были очень точно определены и выверены. Первая же бомба превратила в развалины армейский госпиталь, вторая попала в штаб 4-й армии, третья - в казарму 944 ОБС, а четвертая разнесла в щепки почти все стоявшие на открытой площадке автомобили. Батальон фактически остался без транспортных средств. За двадцать минут этого налета рота, в которой служил отец, потеряла около половины личного состава убитыми и ранеными.
Бомбардировка городка чуть не стоила жизни и моему отцу. Очередная бомба разорвалась метрах в пятнадцати от него. Мощной волной его ударило в лицо, отшвырнув далеко в сторону, а один из осколков по касательной задел голову. Первое, что он увидел, очнувшись, - страшные кроваво-белые клочья, свисавшие с дерева. - всё, что осталось от сержанта его роты. И еще - искаженное болью смертельно бледное лицо друга, прижимавшего к груди окровавленное месиво, которое минуту назад было его левой рукой. Отец из-за контузии и ранения ничего не слышал, но по разинутому в диком крике рту товарища понял, что тот кричал: «Коля, помоги!». Сам еще слабо соображая, отец, шатаясь, подошел к товарищу, разорвал на нем гимнастерку и нижнюю рубаху и ей, как бинтом, туго перетянул культю у плеча...
Позднее стало известно, что в налете на военный городок Кобрина участвовали более 60 пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-88». В рассказе отца меня поразило то, что связисты, не имея возможности защищаться (всё их вооружение состояло из кавалерийских трехлинейных карабинов без штыков), не струсили и не предались панике. После налета солдат накормили завтраком, повели на пункт боепитания, где, наконец, им выдали каски и гранаты. Командир батальона назначил группу, немедленно выехавшую в Буховичи для развертывания на запасном командном пункте (ЗКП) армии нового узла связи.
Да, связисты 944 ОБС не сидели в окопах, отстреливаясь от наступающих цепей фашистов. Да, в тот первый день они не бросались со связками гранат под вражеские танки. Они делали то, что им было положено: устанавливали и поддерживали связь между штабом и соединениями армии. Профессионально и по-военному быстро. За первые дни войны штаб 4-й армии практически не терял связи со своими корпусами и дивизиями. Ее не было только со штабом округа. Когда батальон перебазировался в Буховичи, по дороге колонна была обстреляна «Мессерами». Солдаты по команде «Воздух!» бросились в ржаное поле. Оно навсегда осталось в памяти отца. Налетавшие волна за волной истребители с бреющего полета били по связистам из пушек и пулеметов, гонялись за каждым человеком. Лишь появление небольшой группы наших «Чаек» (устаревших истребителей-бипланов), отважно навязавших воздушный бой немецким асам, немного разрядило обстановку.
Второе ранение отец получил несколько дней спустя. По мере отступления наших войск связь с ними организовывалась «перекатами». При приближении критического момента группы связистов высылались в следующий населенный пункт, имевший почту или телеграф, для развертывания на их базе полевого узла связи и дожидались прибытия штаба армии. С одной из таких групп в г.Севск поехал и мой отец. Только-только закончив подготовку узла, группа по радио получила приказ срочно сворачиваться - немецкие танки прорвали нашу оборону и движутся на Севск. Через несколько минут связисты, нагруженные аппаратурой, выбежали на улицу и к своему ужасу в конце ее, метрах в двухстах от себя, увидели крестоносные танки. Фашисты тоже обнаружили группу и открыли по ней ураганный огонь из пушек. Несколько человек было убито на месте. Осколок танкового снаряда, раскромсав сапог, ударил отцу в ногу. Так счастливый случай снова спас ему жизнь. Вместе с остатками группы и на этот раз он ушел от смерти. Сейчас, спустя 64 года, отец с улыбкой рассказывает как, вернувшись к своим, еле-еле стаскивал с распухшей ноги сапог и выливал из него кровь. «Подарок» фашистского танкиста до сих пор сидит у него в ноге.
Потом было много горьких дорог отступления, переформирований, боев и потерь друзей. Отец защищал Москву, участвовал в историческом параде на Красной площади 7 ноября 1941 года. В тот день, промаршировав мимо Мавзолея с новеньким автоматом ППШ на груди, который вручил ему лично «всесоюзный староста» Калинин, он впервые увидел живого Сталина.
О судьбе мамы отец ничего не знал вплоть до освобождения Смоленска в сентябре 1943 года. Опять счастливая случайность помогла ему. Летом того года в их 38-й полк связи, сформированный на базе геройского 944 ОБС, прилетел из штаба фронта летчик с пакетом. Отец, дежуривший в этот день, расписался в его приемке. И тут пилот удивленно спросил: «Товарищ старший лейтенант, а у вас нет сестры?» «Есть, - ответил отец. - Таисия. Но где она, мне неизвестно. Знаю только, что на фронте. Возможно, как и вы, в ВВС - до войны она закончила аэроклуб». «Так мы ж с ней вместе служим!» - воскликнул летчик. Тогда отец написал сестре записку, где спрашивал о судьбе своей семьи.
Через три дня в расположении полка приземлился ПО-2, и из кабины пилота вылезла улыбающаяся Таисия, младшая сестра отца. Оказалось, что она знает, где находятся жена, сын и мать отца Ксения Трофимовна. Все вместе они ушли из Смоленска перед приходом немцев, но застряли в деревне Нагишкино в 50 км от города. Сполна нахлебались они «нового» германского порядка, узнали и голод, и холод, и унижения. Всё было...
Наши войска стояли в обороне. Отец выпросил у командования отпуск на три дня и рванул на «виллисе» к жене и сыну. Где эта деревенька он не знал. Но у него были две карты нужного района - наша и трофейная немецкая. Руководствуясь сначала нашей картой, они с водителем в конце концов упёрлись в ее окрашенный темно-зеленым цветом край (леса, леса...), на котором не было даже намека на существование в этом медвежьем углу каких-либо населенных пунктов. Тогда достали немецкую. Плюнув с досады, увидели, что педантичный германский картограф изобразил на ней (еще в 1940 году) не только каждый дом (!) в д. Нагишкино, но и, в качестве ориентира, одинокую сгоревшую сосну на пригорке.
Не слишком ли много проморгали "доблестные" органы НКВД, гоняясь перед войной за ведьмами в своей стране? Конечно, гораздо легче было им летом 37-го уволить с работы мою мать с формулировкой «как политически неблагонадежную». Только лишь за то, что ее отец, а мой дед, в прошлом офицер старой русской армии, участник Первой мировой, а затем красный командир в годы гражданской войны, служил в Смоленске в штабе Белорусского особого военного округа под командованием командарма первого ранга И.П.Уборевича. Дед, слава Богу, как ни кощунственно это звучит, не дожил до репрессий: 6 марта 1937 года он, здоровый 42-летний мужчина, неожиданно умер от инфаркта. В мае был арестован как враг народа Уборевич, а в июне уволена моя мать. Да, глубоко копал НКВД, если увидел в 20-летней девчонке «крутую оппозиционерку» сталинскому режиму!
Маму долго никто не брал на работу. До тех пор пока Николай Липняков, мой будущий отец, наплевав на возможные последствия, взял ее к себе на узел связи смоленского Дома Красной Армии. Там они полюбили друг друга, и любовь эта не проходит вот уже 65 лет. Так, благодаря взятой в бою немецкой карте, отец и мама встретились. Можно представить, какой был праздник! Правда, Ксения Трофимовна только на третий день признала сына: так она уверовала в его гибель. Два дня она твердила: «Нет, это не мой сын. Мой Коля убит в Бресте». Конечно, можно ее понять: три года назад она провожала в армию простого парнишку, а тут приехал боевой офицер, да еще в погонах старшего лейтенанта (невидаль!) и с боевыми наградами за Москву.
Мама за два с лишним года гитлеровской оккупации навидалась и напереживалась, как говорится, на всю оставшуюся жизнь. Но она еще не могла и предполагать об этом в первый день войны, когда услышала по радио скорбное выступление Молотова. Чтобы не забыть (!), мама написала тогда на календаре «22 июня 1941 года - начало войны с Германией».
На смоленском вокзале июльской ночью 41-го, пытаясь уехать к родственникам в Москву, она попала под сильную бомбежку. Немецкие летчики и тут бросали бомбы прицельно, по сигналам зеленых ракет диверсантов. Мама видела эти ракеты. Налет случился именно в то время, когда пути были забиты эшелонами с нашей боевой техникой, ранеными и беженцами из Белоруссии. Там мама потеряла все свои вещи и документы. Помнит, как бежали потом со свекровью от подожженного бомбами вокзала в поле, и только перевели дыхание, как увидели в небе купола парашютов немецкого десанта. Маме, прижимавшей к груди все ценное, что у нее осталось - своего первенца, и Ксении Трофимовне тогда крупно повезло: какое-то наше подразделение расстреляло десантников прямо в воздухе. Потом на попутной машине они и доехали до деревни Нагишкино. Через неделю Смоленск был взят фашистами.
Мама наравне с деревенскими женщинами трудилась в колхозе (как ни странно, немцы его не упразднили), отдавала последние силы сыну. Случалось, нечем было его кормить. Тогда варили суп из лебеды и крапивы. Но сына выходила и вырастила. В конце августа 43-го, ночью, у околицы деревни произошел злой и кровавый бой партизан с полицаями. Уничтожив их крупное подразделение, партизаны, естественно, ушли на свою базу. Утром вся деревня от мала до велика, опасаясь мести фашистов, укрылась в лесу. Пролежали до вечера. Около пяти часов послали мальчишку на разведку. Вернувшись, он сказал, что в деревне никого нет. Все успокоились и в начале шестого возвратились по домам. А в пять тридцать нагрянул карательный отряд. Нет, это были не эсэсовцы. Это были власовцы. Они шли цепью, окружая деревню.
Мама хорошо запомнила их командира - молодого красивого парня в кавалерийской офицерской шинели с российским триколором на рукаве и буквами «РОА» («русская освободительная армия» генерала-предателя Власова). Он гарцевал на белом коне, надменно поглядывая на собранных по его приказу стариков, женщин и детей. Каратели погнали всех на берег реки, установили перед ними четыре станковых пулемета и все добивались, где партизаны и кто им в деревне помогает. Так продолжалось несколько часов.
Я уж не знаю, молилась ли мама Богу, кутая сына в старенькое пальтишко, или нет, только ей повезло: никто никого не выдал. А ведь мама действительно помогала партизанам. Она хорошо знала, что ее ждет, скажи кто-нибудь хоть слово: год назад фашисты расстреляли ее старшую сестру Тамару, которая была связной смоленского подполья. Ее выдал предатель. Кто - неизвестно до сих пор, как неизвестно, где Тамарина могила.
Но в тот холодный августовский день друг другу противостояли люди, русские по национальности, но чужаки по сути. Среди тех, на кого были направлены власовские пулеметы, предателей не нашлось. Злоба карателей, к счастью, не была вымещена на мирных людях. В конце концов они погрузили убитых полицаев на телеги и ретировались. Зная, что немецкому господству на смоленщине вот-вот крышка, они, видимо, побоялись открыть огонь и взять на себя кровь невинных. Думаю, будь это хотя бы на несколько месяцев раньше, власовцы вряд ли оставили в живых хоть одного человека.
Парадокс: мой брат, полгода назад получивший шоколадку от пожилого немецкого солдата-тыловика, который гладил его по головке и долго вздыхал, чуть было не получил пулю от русского. Да, есть над чем призадуматься. Потом было еще два трудных года войны, 1-й Белорусский фронт, встречи с Рокоссовским и Жуковым, Польша, освобождение Варшавы, штурм Берлина. Боевой путь отец закончил 2 мая 1945 года, поставив мелом, словно точку войне, свой залихватский росчерк на изъеденной пулями и осколками колонне рейхстага.
Капитан Николай Липняков, заслуживший нескольких боевых орденов и медалей, сын русского солдата-полного Георгиевского кавалера, выживший в кровавой брестской бойне 22 июня 1941 года и победивший в мае 1945 года, иначе закончить войну и не мог.
|
