|
Историю прислал Григорий Брейгин В начале 60-х годов я работал в казахстанской молодежной газете «Ленинская смена». Мой приятель, занимавший некую должность в Государственном архиве Казахстана, зная о моем интересе ко всему, что связано с малоизвестными страницами Отечественной войны, как-то обмолвился, что у них в не разобранных фондах лежит, как он выразился, кубометр военных писем. Я загорелся их посмотреть. Оказалось, что писем даже не кубометр, а гораздо больше. И лежат они, связанные в пачки, уже лет десять. В самом начале 50-х годов у кого-то родилась идея собрать и издать книгу писем, посланных с фронта. Собрали «на местах» массу фронтовых треугольничков и открыток, свезли в Алма-Ату, а издание книги почему-то отложили на многие годы. Все письма сдали в архив, где я с ними и встретился. Я перебирал толстые связки, совершенно не представляя, как к ним подступиться. И вдруг зацепился взглядом за одну открытку, лежавшую сверху. Вернее, прочитал первую строчку: «Здравствуйте, Соколята и Синичка!» Именно так, с большой буквы, как пишутся имена. Я вытащил из штабеля нетолстую связку из, примерно, полутора десятков писем и открыток и прочитал несколько писем прямо здесь же, в хранилище. Я никогда не читал ничего подобного. Это были удивительные письма удивительного человека. Приятель разрешил мне взять их под честное слово, на несколько дней, и дома, разложив письма по хронологии, я с головой погрузился в историю одной семьи, в историю войны и любви. Первое письмо, еще довоенное было датировано 1939 годом, а последнее – февралем 1944-го. Военный летчик Александр Батурин писал в Казахстан, на маленькую станцию Мартук. Там жила его семья - жена Нина и дети, два сына и дочка. Мальчишек звали Женя и Славик, а девочку - Светлана. Но отец в письмах все время называл их Соколята и Синичка. Только так. И было удивительно, что суровый, судя по письмам, мужик, летчик истребительной авиации, весь израненный и хлебнувший поверх головы военного лиха, придумал для своих детей такие полные нежности прозвища. Письма вместили пять лет его жизни. Были еще довоенные из авиационной части, где Батурин служил, была открытка, отправленная в самый первый день войны, где он как бы прощался с женой и детьми и напутствовал их, были письма с рассказами о буднях войны, о боевых друзьях, о смешном и о трагическом. Что удивительно, он не употреблял слов «бой», «война», а писал «работа». «А вчера, Нинок, мы хорошо поработали, вогнали в землю пару фрицев…» У него было серьезное ранение: немецкий осколок засел в переносице, почти в углу глаза. Врачи боялись удалять его в полевых условиях, а в тыл он не хотел. Летал в темных очках, и в письмах шутил: «А я, имея полтора ока, сбил уже полтора десятка этих гадов. Только волос на затылке стал седой, как у волка». Почти в каждом письме Батурин рассказывал о своем ведомом – Михаиле Мачабели, передавал от него приветы. А потом было самое горькое письмо. «Это, Нинок, случилось позавчера, а сегодня я только пришел в себя и пишу. Мы моей эскадрильей работали против 16 «фоккеров. Мишка закрыл меня своей машиной и сгорел»… Последнее письмо было датировано 44-м годом, и я больше ничего не знал об их авторе, кроме того, что на тот момент он сбил уже два десятка немецких самолетов и вполне тянул на звание Героя. Я даже не знал, жив ли Батурин. Совершенно неожиданно мой очерк перепечатал всесоюзный журнал «Смена», и началась цепь удивительных событий. Уже в следующем номере «Смены» появилось продолжение истории Батурина, рассказанное ленинградским журналистом. То, что о моем герое написал именно ленинградский коллега, стало вполне понятно: всё, о чем Батурин рассказывал в письмах, не указывая по законам военной цензуры место дислокации, происходило в небе блокадного Ленинграда, над Ладогой, над «Дорогой жизни». Оказывается, о батуринской эскадрилье много писали во фронтовой и не только фронтовой печати, рассказывали по ленинградскому радио. Александр Герасимович был самым старшим в эскадрилье не только по званию, но и по возрасту, потому что стал военным летчиком еще до войны. Ленинградский журналист утверждал, что именно Батурин стал прототипом героя романа Николая Чуковского «Балтийское небо» – майора Лунина.
Совсем молодым летчиком был ведомый Батурина - Миша Мачабели, паренек из грузинского города Ткварчели. Кстати, его фамилию из-за неразборчивого батуринского почерка я прочитал в письмах неправильно –«Могабели», и ленинградский коллега меня поправил. Но ошибка в фамилии – это ерунда. Гораздо важнее то, что Миша Мачабели не погиб в том бою, когда бросил свою машину наперерез пулеметной трассе «Фоккера» и тем самым спас командира. Летчик успел воспользоваться парашютом, приземлился с перебитыми ногами на немецкой территории, попал в плен, вылечился, бежал из лагеря и потом снова воевал, но уже на другом фронте. Встретились они с Батуриным только на 20-летие Победы, в Ленинграде, а нашли друг друга благодаря моему очерку в «Смене». А я увиделся с Александром Герасимовичем еще позже, в самом конце 60-х. Он к тому времени покинул Казахстан и жил в Татарии, в городе Альметьевске. Естественно, уже не летал, а работал в нефтяном тресте. Батурин показался мне сугубо земным человеком, без всякого налета романтики. И ордена свои вместе с Золотой Звездой он надевал только по большим праздникам. Но я - то знал, что лишь неисправимый романтик может до седых волос называть своих давно повзрослевших детей Соколята и Синичка…
Редакция сайта не отвечает за достоверность присланных читателями писем и историй
|
...
