|
Грузовик-полуторка, промчавшись по разбитой дороге от Льностроя, вырвался на темные улицы города. Ни фонаря, ни луча света из окон, завешенных шторами светомаскировки. Вологда с первых дней войны на военном положении. В кузове грузовика ехали артисты. До наступления комендантского часа им еще надо успеть добежать до дому, иначе задержат патрули. Артистами были мы, ученики 20-й школы, что напротив речной пристани. Все были возбуждены горячим приемом, который устроили нам зрители – бойцы морской пехоты. Завтра их отправят на фронт. Как мы завидовали этим веселым парням с золотыми якорями. Как нам хотелось быть на их месте, - идти защищать Родину от лютого врага – гитлеровских фашистов!
И вдруг я заметила, что в мою сторону пробивается в переполненном кузове грузовика мальчишка. Сережка. Встав совсем рядом, он остолбенело стал осматривать меня, будто увидев впервые. И неожиданно спросил: «Девочка, ты откуда?» Это было смешно. Мы уже почти месяц учились с ним в одном классе.
Точнее, это было бы смешно, если бы я уже не была до глубины души оскорблена его невниманием (подумаешь, есть и другие!). Потому что я-то приметила его в первый миг, как только вошла в свою новую школу. Это было 1 октября (так в 1941 году начался учебный год, до этого ребята работали в колхозах).
Сережа стоял тогда одиноко у окна в коридоре и напряженно высматривал кого-то на улице. «Наверное, свою девчонку ждет, - решила я, - и почему-то екнуло сердце. В нашем 9-м классе не я одна оказалась новенькой. Девочки, эвакуированные с началом войны из Ленинграда и Москвы, представляли, наверное, больший интерес. Они были бойкие, «столичные», все такие нездешние. Их быстро прибрала к себе поближе «элита», которую возглавляли лидеры, отличники, комсомольские вожаки красавец Альберт и вот этот как раз Сережка.
А теперь, - это надо же! – он стоит передо мной и восторженно смотрит мне в глаза! Прямо как в любимом моем стихотворении: «Он смотрел на меня, как на чудо, как на ракушку смотрят, - на свет. Он сказал мне: «А ты не отсюда». Я сказала: «Действительно, нет…». Стало быть, красоты и явной моей заинтересованности ему было мало. В цене у него была неординарность. «Виной» всему послужил неожиданно прекрасный рояль, который чудом попал откуда-то на сцену клуба Льностроя, превращенного в казарму, где мы давали концерт школьной художественной самодеятельности. Почувствовав под пальцами настоящий инструмент, я рискнула сыграть очень красивую виртуозную пьесу, с которой выступала раньше на отчетном концерте в городском театре. Все полученное мною за восемь лет обучения музыке еще было свежо и не утрачено. Я занималась в предвоенный год уже в музыкальном училище на отделении пианистов-исполнителей, и мечтой моей была Ленинградская консерватория.
С началом войны наше училище закрыли. Моя строгая мама отнесла документы в школу поближе к новому жилью (после ареста папы – «врага народа» нас из квартиры выгнали, приютила бабушка). Так я вернулась, внутренне сопротивляясь, учиться в школу. Мои сокурсницы-музыкантши, дожидаясь, когда снова откроют училище, пошли работать – кто в госпиталь, кто в санитарный поезд, кто на швейную фабрику. Могла бы и я, - ведь я дома шила солдатское белье, брала как надомница у мамы в артели инвалидов «Новый мир». Но мама запретила. А в санитарный поезд не велел брат Леонид, написал с фронта: «Ты не знаешь, как девушкам на войне».
7 ноября на школьном вечере я сидела за пианино в коридоре, заменяющем зал, и играла для танцующих вальсы, фокстроты, польку-бабочку и все подряд любимые песенки с пластинок и из кинофильмов. Вдруг кто-то протянул руку из-за моего правого плеча и поставил на пюпитр блокнот. На его страничке было написано: «Я тебя люблю».
Я оглянулась. Это был Сережка.
Признанью моему в ответ
Ты молвила сквозь слезы: «Нет».
Сама ж решила уж тогда,
Что, конечно, «да»… Так это мгновение он вспоминал потом. За студеной и голодной первой военной зимой пришло нелегкое лето. Бесконечные субботники по расчистке снега на железной дороге, заготовке дров сменила обязательная работа на торфоразработках, потом до глубокой осени – в колхозах. Тяжкий крестьянский труд, - зато спасение от голода. И веселье, и соревнование, кто бойчее и неутомимей. И незабываемые ночные прогулки всем классом под луной, по берегам речки Тошни, - из деревни в деревню, за пять километров, - от мальчиков к девочкам, и обратно. За нравственностью строго следили приставленные надоедливые учителя. Особенно когда прибыла в нашу деревню Савкино на переформирование с фронта танковая часть.
Танцевали под патефон. У нас в избе. У бригадира тети Шуры. Теперь уже и с военными, одноклассники померкли перед фронтовиками, каждый из которых был в наших глазах героем. Гордые собой мы возвращались в октябре в город. Кормильцы. Получили на трудодни на пропитание – зерно и овощи. За ударный труд отличник и комсомольский вожак Сережка получил от руководства города Почетную грамоту. Мне он сказал: «Вступай в комсомол. Как же ты оказалась не комсомолкой?»
Ему я призналась: «У меня папа арестован. Не примут». (Тогда я еще не знала, что папы уже нет в живых, четыре года назад его расстреляли без вины по списку, подписанному Сталиным.) «Я за тебя поручусь, - ответил Сережа. - Дам тебе рекомендацию».
Не побоялся. Я удивилась. Правда, потом был конфликт. Мне передали к доске написанное на промокашке решение задачи по алгебре, в которой я была ни бум-бум. Сережка, нагло глядя на меня, утопил промокашку в своей чернильнице. «Думать своей головой надо», - сказал он. Этот его закон не раз выручал меня потом в жизни. А перед новым 1943 годом наших мальчиков, которым только что исполнилось 17 лет, внезапно забрали в армию.
Как под белой березой прощались,
Не любились, не целовались.
Только общими стали тревоги,
Что на долю тебе достались...
Мое стихотворение было про Сережу. Доучивались мы, девчонки, одни. В чужой школе. Опустевшие десятые классы объединили. Попрежнему ходили после уроков на субботники. Дежурили ночами в ленинградском эвакогоспитале, помогали обслуживать тяжело раненных (в школе был предмет – санитарное дело, по курсу фронтовых медсестер). Мыли в госпитале полы и окна, меняли белье.
Летом получили аттестаты. После выпускного вечера гуляли до утра. Пели песенку, которую сочинили сами: «22 июня в год, когда кончим войну, в школе мы снова все соберемся, вспомним тогда старину». Наперекор той, официальной: «22 июня, ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началась войны».
Потом разошлись, разъехались. Я уже оставила мечту поступить когда-либо в Ленинградскую консерваторию. С профессиональной музыкой было, увы, покончено. Пошла работать в радиокомитет. Репортером. Устроила мамочка-закройщица через свою заказчицу, которая шила у нее платье. Потом попала на курсы комсомольских журналистов в Москву, в редакцию «Комсомольской правды». Спасибо другу моего брата Леонида Борису Левичеву, он послал, - руководил вологодским комсомолом. А первейшее спасибо однокласснику Сережке, который заставил вступить в комсомол, иначе бы не видать такого поворота судьбы.
Первая работа была – выездные редакции «Комсомолки» в прифронтовой зоне, в освобожденных областях, - ездили со своими вагонами редакции и типографии. Образование получала заочное, потом. Почти всем классом мы все-таки встретились «22 июня». Через 45 лет.
С большим трудом узнавали друг в друге девчонок военной поры Майю Некрасову, Веру Ильичеву, Валю Карпову, Инну Злобину… Нину Челпанову, Аллу Метс (их, увы, уже больше нет). Помянули погибших одноклассников, друзей детства Германа Шемякина, Славика Маркова, Колю Ветрова, Вову Русова, Владика Хохлова. К тому времени я уже посвятила им и своему убитому брату Леониду книгу «Розовая чайка», которая вышла в «Воениздате» 65-тысячным тиражом (как раз перед тем, как гонорар «съел» дефолт). Большое оживление на встрече одноклассниц-пенсионерок вызвало появление Сережи, к тому времени генерал-лейтенанта, начальника Политуправления внутренних войск МВД СССР. Слышать слышали, но не виделись. Все, кроме меня. О своем однокласснике Сереже, с которым я никогда не познакомилась бы, если бы не война, повернувшая мою судьбу, я тоже написала книгу.
А только что издала вторую. Называется «Старое зеркало». Вышла в издательстве «Правда-пресс». Она посвящена, увы, уже памяти моего ушедшего из жизни мужа и незабвенного друга Сергея Парфеньевича Осташева, участника Великой Отечественной войны, инвалида-чернобыльца, награжденного за работу в условиях радиационного заражения в 1986-87 годах орденом Мужества.
В свое время он не побоялся связать свою судьбу с дочерью «врага народа» (ведь и предположить не мог, что тот будет, как тысячи невинных жертв, через много лет полностью реабилитирован). Хотя его и пытались активно оторвать от меня силой и командиры и партия. Он честно служил Родине. Он вырастил мне двоих замечательных сыновей. Помог поднять и воспитать двух внуков и внучку. Память о нем хранят и две наши маленькие правнучки. Ах, как он был прав, мой лейтенант, когда писал, вспоминая свое первое волнующее признание:
Сама же знала уж тогда,
Что любишь, что конечно «да»,
Что не забудешь никогда…
Автор Лариса Сергеевна Осташева, член Союза журналистов г. Москвы,
ветеран Великой Отечественной войны, ветеран труда, жертва политических репрессий
Редакция сайта не отвечает за достоверность присланных читателями писем и историй
|
...
