|
Историю прислал Сергей Волков
«22 июня, ровно в четыре часа. Киев бомбили, нам объявили, что началась
война!» Кто в нашей стране не знает этих простых, берущих за душу строк? То
июньское воскресенье 1941 года стало для России самым черным днем в ее
многовековой истории.
На днях по одному из центральных телеканалов прозвучало: «Людей, встретивших
войну 22 июня на западных рубежах СССР, и затем воевавших до Победы, остались
считанные единицы. Люди, прошедшие сквозь огонь в буквальном смысле этого слова,
люди с бесценным жизненным опытом уходят от нас...»
Мне улыбнулась удача - я разыскали такого человека, хотя на поиски ушел не
один день. Знакомьтесь: Рожманов Павел Федорович. Его биография может послужить
основой для сценария захватывающего фильма. Великолепный рассказчик, Павел
Федорович в то же время считает, что ничего особенного в истории его жизни нет,
просто ему везло. Впрочем, обо всем по порядку...
Павел Рожманов родился 19 декабря 1915 года в деревне Шустовка Рыльского
района Курской области. Места здешние известны с древних времен, достаточно
сказать, что неподалеку находится знаменитый Путивль, на стене которого плакала
Ярославна по князю Игорю.
В 1929 году, окончив школу второй ступени, Павел идет в ФЗУ повышенного типа,
а затем с 1933 по 1936 год учиться в Одесском училище артиллерии особой
мощности, по окончании которого еще два года учится в Высшей артиллерийской
офицерской школе. То есть образование у Павла Рожманова даже по нынешним меркам
завидное, а уж в те малограмотные годы таких, как он, было мало.
Это великолепное военное образование затем не раз сыграло в его судьбе
решающую роль. В 1939 году молодой офицер попадает на Финскую войну, участвует в
прорыве неприступной линии Манергейма. Под его командованием - батарея орудий
особой мощности. Калибр таких пушек составлял 280 миллиметров, а снаряд весил
столько же, сколько весят три здоровенных мужика - 300 кг!
«Моей батарее было поручено уничтожать доты противника, но из-за неразберихи,
из-за плохой организации разведки мы не всегда могли найти эти доты. Один раз мы
даже установили свой наблюдательный пункт прямо на заснеженной крыше дота,
можете себе представить?
Вообще Финская война была очень тяжелой. Считалось, что линию Манергейма
взять невозможно. Снаряды моих пушек пробивали железобетонные плиты толщиной до
метра, а финские доты имели перекрытия до 2 метров! Ни авиабомбы, ни снаряды их
не брали. Но мы все же взяли эту линию».
В 1940 году Павел Рожманов участвовал в освобождении Молдавии и Северной
Буковины. Там обошлось без военных действий - румынские войска капитулировали.
Лето 1941 года Павел встретил во Владимире-Волынском, в 13 километрах от
польской границы. Артиллерийский полк, в котором он служил, входил в состав 20
танковой дивизии. По штату дивизии полагалось 400 танков, а реально в каждом
полку было 3-4 учебных машины, т.к. дивизия только формировалась.
22 июня в 6 часов утра батарея новых, 152-мм пушек под командованием старшего
лейтенанта Рожманова вступила в бой с немецкими танками и подбила шесть
гитлеровских машин. Причем не просто подбила - от танка после попадания 152-мм
снаряда оставался блин, о восстановлении и речи не велось.
Вскоре у артиллеристов Рожманова закончились боеприпасы, в баках тягачей
иссякло горючее. Немцы прорвались по многим направлениям, подвоза снарядов и
топлива не было. Павел вынужден был утопить пушки и тягачи в реке и выходить к
своим пешим порядком.
Положение было крайне тяжелым. В окружение попал весь Юго-Западный фронт.
Танковые, артиллерийские подразделения, потеряв всю технику, превратились в
пехотные. Полк Рожманова в ходе боев распался на отдельные группы, которые
быстро потеряли связь друг с другом. Отступая с боя, красноармейцы часто
становились свидетелями зверств фашистов на оккупированной территории нашей
страны.
«Шли мы в основном по ночам, по бездорожью. Немцы всюду запускали
осветительные ракеты, контролировали все дороги. У моих бойцов был один карабин
на 3-4 человека, да и патронов осталось по паре штук на ствол. Конечно, мы не
могли в такой ситуации оказать немцам мощного сопротивления. К тому же меня
контузило, и часть пути солдаты несли меня на носилках.
Как-то раз нам повстречался погонщик скота, который под расписку раздавал
коров всем нашим отступающим частям. Мы к тому моменту уже несколько дней не
ели, кухни не было, начпрода не было, и я, уже будучи начальником штаба полка,
взял у этого погонщика трех коров, оформил расписку, поставил оттиск полковой
печати, словом, все как положено.
В ближайшей деревне, небольшой, дворов пятнадцать всего, мы передали мясо
коров населению, договорившись со старостой, что они приготовят нам обед, а за
это получат полторы коровы.
Пока суть да дело, я выставил боевое охранение и бойцы расположились на
отдых. Вдруг дозорный сообщает, что по дороге идет староста и ведет с собой
троих вооруженных немцев. Мы притаились. Немцы шли уверенно и спокойно, видимо,
староста рассказал им, что у нас практически нет патронов. Навстречу им попалась
женщина, беженка с ребенком, одетая в шубу. Немцам эта шуба чем-то приглянулась,
и они начали снимать ее с женщины силой. Ребенок, малыш, лет четырех, вступился
за мать и ударил одного из фашистов железным детским совочком по щеке. И тут
взбесившийся немец скинул с плеча карабин и ударил ребенка штыком, пронзив его
насквозь!
Я не успел дать команду своим бойцам. Ребята бросились вперед и за одно
мгновение разорвали гитлеровцев на куски, голыми руками! Осталось большое
кровавое пятно, и все. Это было страшно, и никогда в жизни я больше такого не
видел...
Старосту, который привел немцев, мы потом показательно судили и
расстреляли, как предателя.
Вообще в это время очень многие наши солдаты сдавались в плен. Немцы вели
мощную пропаганду, всюду были разбросаны их листовки, и немало красноармейцев
теряли веру в нашу победу, им казалось, что все кончено, война проиграна. Мы
были свидетелями, как немцы вели громадную колонну наших пленных, а из скирд в
полях выходили с поднятыми руками наши солдаты и добровольно присоединялись к
колонне пленных.
Мы были очевидцами настоящих зверств фашистов. В одной из деревень стояла
большая немецкая часть, и на площади солдаты развели огромный костер, поставили
бронетранспортеры, автоматчиков, согнали народ, человек 400, и в этот костер
бросали детей, живых! Вы представляете? Я не могу это забыть, страшная картина
до сих пор стоит перед глазами. И после этого кто-то смеет заикаться о
благородстве немецких офицеров! Да это были выродки, нелюди!»
Из окружения Павел Рожманов вышел под Харьковом, вывел с собой 11 офицеров,
71 красноармейца, все в форме и с оружием. Им всем пришлось пройти через
серьезную проверку, через многократные допросы, но все закончилось благополучно,
и Павел на месяц был отправлен в госпиталь, в Свердловск - залечивать тяжелую
контузию. Шла зима 1941 года...
Дальше судьба уже капитана Рожманова делает крутой поворот, который легко мог
бы стать последним в его жизни, но сам Павел Федорович не даром говорит: «Мне
везло...»
После госпиталя, сформировав и обучив под Свердловском отдельный артдивизион,
Павел вновь оказывается на больничной койке - контузия продолжает проявлять себя
обмороками, головокружениями. Тем временем дивизион отправляют на фронт.
Рожманов идет к комиссару госпиталя, пишет расписку, что он чувствует себя
нормально и покидает госпиталь добровольно. Но эшелон уже ушел, и Павлу
приходится на перекладных догонять свою часть.
И он уже почти нагнал их! Но в Ярославле на пути капитана Рожманова встал
другой капитан, из ведомства, которым руководил Берия. Особисту-НКВДэшнику,
видимо, чем-то не понравился уверенный в себе капитан-артиллерист, и он,
игнорируя мнение полковника, военного коменданта Ярославля, решил, что Рожманову
будет полезнее отправится в распоряжение Начальника одела кадров артиллерии
Московского округа.
Павел вспылил - какой отдел кадров, он потратил столько времени, сформировал
и обучил артидивизион. Теперь надо скорее на фронт! Особист был непреклонен.
Рожманов схватил со стола свои документы, особист тоже вцепился в них и оторвал
половину. «Я и с половинкой доберусь до своих!» - сказал Павел. «Ты что, против
приказа Сталина?» - поинтересовался особист, имея в виду приказ Верховного
Главнокомандующего всех офицеров после госпиталей отправлять в распоряжение
отделов кадров родов войск. «Да что твой Сталин знает?!» - в сердцах бросил
Рожманов. Особист схватился за пистолет. Павел, зная цену оружию, не стал марать
руки, а оглушил особиста табуреткой. Его тут же арестовали.
Через два дня Рожманову предъявили обвинение - статья 58 пункт 6. Шпионаж.
Допросы следовали за допросами. Особисты допытывались - как выходил из
окружения, куда дел пушки. Утопил? Не сохранил? Значит - предатель! И никаких
объяснений они не слушали.
Всплыли даже те три злосчастные коровы. Оказывается, брать их без
чек-требования с красной полосой (был одно время такой документ финансовой
отчетности) Павел не имел права. Давать погонщику расписку - нарушение
социалистической законности. И теперь ему вменялось в вину и это.
Наконец,
Рожманова вызвали к начальнику особого отдела гарнизона. Тот, в больших чинах, с
ходу начал говорить: «А-а, Рожманов, помнишь, как ты в окружении встречался с
немецким генералом, и он дал тебе задание вести шпионаж в Ярославле! Ты -
шпион!» Павел не выдержал, все равно терять ему было нечего, ведь в военное
время за шпионаж в любом случае полагался расстрел. И он ответил: «Это не я
шпион, а вы - шпион!», схватившись по старой памяти за табуретку, да она
оказалась привинчена к полу.
Прибежал конвой, Рожманова бросили в карцер. Трое суток просидел он в
крохотной камере карцера, по щиколотку в воде, прикованный цепью к мясницкой
колоде. Павел Федорович до сих пор не знает, что спасло ему жизнь, то ли поразил
он высокое особистское начальство своей уверенностью, то ли план по шпионам уже
был выполнен. Короче, обвинение в шпионаже с Рожманова сняли, и осудили его за
хищение социалистической собственности на 17 000…
Редакция сайта не отвечает за достоверность присланных читателями писем и историй
|
