|
5 марта 2006 года исполняется 60 лет со дня памятной речи Уинстона Черчилля в американском городе Фултоне. Она слывет за манифест «холодной войны», объявленной Западом Советскому Союзу и положившей конец антигитлеровской коалиции великих держав – победительниц нацистской Германии и милитаристской Японии. Действительно ли выступление Черчилля являлось рубежом между союзничеством «большой тройки» и качественно новой конфронтацией, не раз ставившей человечество на край пропасти? Или правильнее считать, что слова бывшего британского премьера, одного из крупнейших политиков ХХ века, лишь сорвали покров с де-факто осуществлявшейся политики, на которую Соединенные Штаты и Великобритания вышли намного раньше? На вопросы военного обозревателя «РИА Новости» Виктора Литовкина отвечает доктор исторических наук Валентин Фалин. - Сегодня, видимо, только историки знают содержание Фултонской речи Черчилля. Но большинство россиян, особенно получивших образование в советское время, по сию пору без запинки скажут, что именно там был провозглашен «крестовый поход против коммунизма» и между нами и так называемым «свободным миром» пролег железный занавес. А что конкретно говорил 60 лет назад Черчилль? Что реально стояло за его словами? - Испокон веков люди приучены жить в мире легенд. Многие принимают сие как данность, не задумываясь о том, как часто легенды уводят от истины. Навороты вокруг фултонских речений и вообще относительно персоны Черчилля тому явный пример. В Фултоне вырвалось наружу зло, годами зревшее в лондонских и вашингтонских коридорах власти. И, естественно, резонен вопрос, почему озвучивание доселе тайных умыслов поручили именно Уинстону Спенсеру Черчиллю? Ведь прошло всего-то чуть больше семи месяцев, как британские избиратели дисквалифицировали политику консерваторов и отправили Черчилля в отставку. Почему как раз его американцы выводили для такого случая на свет божий? Ответ, похоже, до банальности прост – в англо-саксонском сообществе сложно было сыскать другого деятеля, который столь полно и неукротимо воплощал собой русофобию. Еще во время первой мировой войны Черчилля терзали заботы, как бы сконцентрировать главные силы кайзеровской Германии на разгроме царской России, а самому Альбиону уйти от выполнения обязательств, взятых в рамках Антанты. Это Черчилль в 1918 году призывал расчленить нашу страну на «сферы действия», который должны были завершиться распадом российского многонационального государства, а затем деятельно окружал Советскую Россию «кольцом бешено ненавидящих большевиков стран». На языке Черчилля и его единомышленников сие занятие звалось «продолжением Крымской войны 1853-1856 годов». Антикоммунистическая риторика, бушевавшая после октябрьской революции, сути не меняла. Лондон, как, впрочем, и Вашингтон присягнули русофобии задолго до свержения в России самодержавия. Стремление вытолкнуть нас из концерта мировых держав окрашивало подходы патентованных демократий ко всем мало-мальски значимым региональным и глобальным проблемам на протяжении всего ХХ века. Но о чем все-таки вел Черчилль речь в Фултоне? Надо брать уроки у истории, поучал бывший премьер. Попытки умиротворения нацизма обернулись эскалацией агрессивных намерений Германии и войной. «Демократии» не должны повторять роковых ошибок, им надлежит сплотиться в противоборстве с новой тоталитарной угрозой, которую олицетворяет ныне Советский Союз, отсекший железным занавесом пол-Европы, чтобы насадить на подконтрольных ему территориях свои порядки. Вот кратко суть. Если у кого под рукой нет текста фултонского опуса Черчилля, он может удовлетвориться его перифразом в недавно изданной ПАСЕ резолюции. Ничего оригинального теперешние «насильники былого» не придумали. Им куда удобнее скользить по наезженной колее. А то возьмет кто-нибудь и попросит разрешения заглянуть в архивы, что в состоянии пролить свет на контакты Лондона, Вашингтона, Парижа, Варшавы, Стокгольма накануне прихода Муссолини и Гитлера к власти и в последующее время, в том числе и в роковые для судеб мира 1941-1945 годы. Нет, неспроста самые информативные документы дремлют в архивохранилищах Запада, скрытые от постороннего ока за семью печатями. - Они до сих пор не рассекречены? - Да, по сию пору. И никто не сулит снять эти печати в обозримом будущем. Несколько слов по поводу «порабощения других народов» и «железного занавеса». Идея размежевания интересов «великой тройки» в послевоенном мире принадлежала, между прочим, Уинстону Черчиллю. К неудовольствию Рузвельта, он даже придумал процентную формулу такого размежевания. А Сталин охотно откликнулся на оферту британского премьера. Но главное все-таки в другом. На финальной стадии войны у Москвы были несколько иные заботы. Надлежало поднимать из руин страну, а не мечтать о квази-коммунистической экспансии. Установленным, доказанным фактом является то, что советское руководство ни в 1945, ни в 1946 годах не собиралось воспроизводить в Центральной и Восточной Европе родственные сталинизму модели экономического, социального и политического устройства. Конечно, «бешено ненавидящих» СССР режимов по соседству не должно было быть. До осени 1947 – весны 1948 годов в Чехословакии, Венгрии, Румынии у власти находились правительства, возглавлявшиеся представителями буржуазных партий. В Польше из-за обструкции англичан, коим очень не терпелось внедрить в высший эшелон агента Интелленджис сервис, процесс формирования правительства национального единства осложнялся. Тито не спрашивал Сталина, как управлять Югославией. Болгария пошла за Димитровым тоже без наших подсказок. По логике вещей особняком, вроде бы, должен был стать вопрос о Германии. Что предлагал Советский Союз? Сохранение ее единства, проведение общегерманских свободных выборов, формирование по их результатам национального правительства, скорое заключение с немцами мирного договора и вывод с территории Германии всех иностранных войск. Понятно, что немцам дозволялось самим определять строй, при котором они хотели бы жить. Москву вполне устраивал Веймарский вариант. А как реагировали на советские предложения США, Англия и Франция? Чтобы не погрязнуть в деталях, ограничусь ссылкой на позицию Вашингтона. Госсекретарь США застолбил: «У нас нет оснований доверять демократической воле немецкого народа». Ни свободных вам выборов, ни заключения с немцами мирного договора, к выработке которого Москва предлагала пригласить представителей Германии, ни вывода иностранных войск из этой страны. Несколько странно, что Черчилль не озаботился выяснением происхождения клише «железный занавес». Непосредственно перед бывшим премьером такой «занавес» кроил Геббельс, призывавший немцев к сопротивлению до гробовой доски русскому нашествию. Под прикрытием этого же «занавеса» нацисты пытались в 1945 году сколотить «спасительный фронт цивилизаторов» против русских орд. А копни Черчилль еще глубже, он знал бы, что впервые термин «железный занавес» вошел в употребление в Скандинавии, где рабочие в начале 20-х годов протестовали против стремления своих правителей отгородить их от «еретических идей», шедших с Востока.
Вернемся, однако, к вопросу, почему американская реакция выпустила вперед Черчилля, какой собственный срам хотели они им прикрыть. Измена союзничеству, попрание при их же активной роли принятых обязательств, данных клятв всегда были и остаются позорными. Но в данном случае дело обстояло куда хуже. В последнем послании конгрессу (март 1945 года) президент Рузвельт предостерегал – от добросовестного выполнения соглашений, достигнутых в Тегеране и Ялте, зависят «судьбы Соединенных Штатов и всего мира на будущие поколения». «Здесь, - подчеркивал Рузвельт, - у американцев нет среднего решения. Мы должны взять на себя ответственность за международное сотрудничество или мы будем нести ответственность за новый мировой конфликт». Спустя год после этого более чем ясного предупреждения своего предшественника Гарри Трумэн не был уверен в том, что мировое и внутриамериканское общественное мнение с восторгом откликнется на панихиду по антигитлеровской коалиции. Не было единства на предмет разрыва с СССР и внутри самой администрации, у генералитета, в конгрессе. Сошлюсь на генерала Клея. В апреле 1946 года он, в качестве заместителя американского губернатора Германии, докладывал госдепартаменту: советских представителей в Контрольном совете «нельзя упрекнуть в том, что они нарушают Потсдамские договоренности. Напротив, «они в высшей степени добросовестно их исполняют», демонстрируют «искреннее стремление дружить с нами, а также уважение к США». «Мы, - заключал Клей, - ни на мгновение не верили в (возможность) предстоящей советской агрессии и мы не верим этому сейчас». Трумэну явно требовалась подмога со стороны, чтобы освятить доктрину «пакс Американа», заявку на гегемонию в мировых делах. Наряду с опробованной временем русофобией главу Белого дома прельщал в Черчилле редкий цинизм, который рузвельтовский военный министр Стимсон аттестовал «как самую необузданную разновидность сбивающего с толку дебоша». В пользу Черчилля, с точки зрения Трумэна, говорило и то, что в ходе войны никто больше Черчилля не сделал для того, чтобы выхолостить военное сотрудничество западных держав с Советским Союзом, не допустить реальной координации действий вооруженных сил трех держав, сорвать организацию Второго фронта в 1942 и 1943 годах и тем самым затягивать войну, с олимпийским спокойствием наблюдая, как в ожесточенных схватках немцы и русские обескровливают друг друга. В этом смысле концепция британского премьера перекликалась с подходами Трумэна, который в июне 1941 года изрек – «если будут побеждать немцы, стоит помогать русским, если верх будут брать русские, надо помогать немцам, и пусть они убивают друг друга как можно больше». Пробным камнем, на котором испытываются достоинства и пороки политиков, является их поведение в критических ситуациях. Вот битва на Волге. Тогда в повестке дня стоял вопрос не только о вступлении Японии и Турции в войну против СССР, если Сталинград падет. На мази был сепаратный сговор «демократий» с нацистской Германией, о чем свидетельствует в своих мемуарах тогдашний госсекретарь Хэлл. А что Черчилль? В октябре 1942 года, еще до того, как Красная Армия перешла в контрнаступление, он на заседании военного кабинета требовал «задержать русских варваров как можно дальше на Востоке, чтобы они не угрожали свободной Европе». Курская дуга. Самое тяжелое сражение Второй мировой войны еще не завершилось, а на встрече в Квебеке в августе 1943 года не без подачи Черчилля начальники штабов США и Великобритании обсуждают вопрос о целесообразности сговора с нацистскими генералами для «совместного отпора русским». Черчилль был крайне обеспокоен тем, что в битве под Курском Советский Союз продемонстрировал способность в одиночку поставить третий рейх на колени. США также взволновало развитие событий, но Рузвельт делал несколько другие выводы – он хотел показать американский флаг на континенте, чтобы плоды победы в Европе США могли разделить с Советским Союзом. Могут сказать, что это история, которую обогнало время. Всем народам жилось бы в конце войны и после нее много спокойнее, если бы подобная констатация опиралась на факты. Увы. Антисоветская, русофобская нацеленность политики Лондона и части американского истеблишмента не сникла даже после очевидных неудач перехватить у Москвы инициативу на завершающем этапе войны. Не позднее марта 1945 года Черчилль отдал приказ собирать трофейное немецкое оружие и складировать его для возможного использования против СССР. Тогда же им был отдан приказ о разработке операции «Немыслимое» - плана войны против Советского Союза, которая должна была начаться 1 июля 1945 года силами 112 – 113 дивизий, включая дюжину дивизий вермахта, что сдались англичанам и нерасформированными были переведены в лагеря в земле Шлезвиг-Гольштейн и южной Дании. Там их держали в готовности до весны 1946 года. Не составляет большого секрета, что Черчилль приложил немало стараний, дабы вовлечь в «Немыслимое» Трумэна, принявшего президентский пост после кончины (12 апреля 1945 года) Франклина Рузвельта. Непроясненной, однако, остается взаимосвязь между означенными потугами премьера и предложением свежеиспеченного главы администрации США на совещании в Белом доме. 23 апреля 1945 года Трумэн на встрече с политическими и военными советниками изложил свое видение момента и ближайших перспектив: Советский Союз отыграл свою роль в американском сценарии завершающейся мировой войны; пора подводить черту под антигитлеровской коалицией; Соединенные Штаты без ассистентов вынудят Японию капитулировать. Если бы не категорический афронт ведущих военачальников США, черчиллевское «Немыслимое» могло бы обрести зловещие черты вполне реального и мыслимого. Не исключено даже, что с ядерным акцентом. Разрыв в Советским Союзом был отсрочен на несколько месяцев, но, тем не менее, Вашингтон и Лондон 7 мая 1945 года устроили сепаратную капитуляцию немецкого командования перед штабом Эйзенхауэра в Реймсе. Англичане и американцы отлично знали, что адмирал Дениц, преемник Гитлера на посту рейхсканцлера, и генерал Кейтель отправляли в Реймс своих эмиссаров с директивой – боевые действия против США и Великобритании прекращаются «не в ущерб сухопутным и морским операциям по отрыву от противника на Востоке». Нет, нацистские генералы не просто уводили офицеров и солдат от советского плена. Под «Немыслимое» скапливались резервы. Таким образом, философия «холодной войны», если быть скрупулезно точным, вызревала под аккомпанемент сражений Второй мировой. Можно констатировать, что правящий Вашингтон всерьез рассчитывал капитализировать огромное экономическое превосходство, соединенное с обретенной военной мощью, дабы превратить остаток ХХ столетия в «американский век». Намерение породило мутанта – политика не позже весны 1945 года превратилась в продолжение войны иными средствами. В 80-х годах мне представилась возможность обменяться мнениями с автором небезызвестной «длинной телеграммы» Джорджем Кеннаном. «С Вашим телеграфным посланием в 8 тысяч слов, - заметил я, - некоторые связывают поворот в политике США и начало «холодной войны». - Кеннан в момент составления этого документа был послом в России? - Нет, он был временным поверенным США в Москве. На мою реплику Кеннан возразил – он не накликал «холодной войны». В его телеграмме речь шла о создании экономических, политических, психологических сложностей для СССР так, чтобы советская система дала сбой и была вынуждена заняться «самоочищением». «Длинная телеграмма» перекликалась с наработками, что курсировали в администрации до и после кончины Рузвельта. В этом контексте Кеннан упомянул имя Дж. Грю. До разговора с Кеннаном я потерял из виду этого близкого друга Рузвельта, служившего в 1945 году помощником госсекретаря США. Так вот, 19 мая 1945 года Грю направил Трумэну следующий меморандум. «Если есть что-то в мире неотвратимое, то таким неотвратимым является война между США и Советским Союзом», читаем мы. - Это писал Грю? - Да, он. «Гораздо лучше и надежнее иметь столкновение прежде, чем Россия сможет провести восстановительные работы и развить свой огромный потенциал военной, экономической и территориальной мощи». А пока, рекомендовал Грю, надобно «ужесточить американскую политику по отношению к Советской России по всем линиям». На идейной основе, выраженной в меморандуме Грю, в сущности, и шел демонтаж политического наследия Рузвельта, в том числе в части выполнения (или сбрасывания) обязательств США по тегеранским и ялтинским соглашениям. Параллельно полным ходом готовилась новая военная доктрина Соединенных Штатов. Ее повивальной бабкой стало успешное испытание ядерного оружия в штате Невада, воспетого Трумэном в качестве «визитной карточки США сейчас и навсегда». Потсдамская конференция открылась 17 июля 1945 года, а 19 июля комитет начальников штабов завершил работу над проектом JCS – 1496, в корне менявшим американскую военную политику. Лучшая оборона – упреждающие удары по потенциальному противнику – таков ее лейтмотив. Причем, только Соединенным Штатам дано определять, кто есть «потенциальный противник», чем он угрожает и как эту угрозу сводить на нет. - Именно эту доктрину, наверное, и можно считать началом «холодной войны»? Или, по крайней мере, символом «холодной войны»? - Наверное, не совсем так. Сползание в «холодную войну», как и развязывание Второй мировой войны, не было одномоментным актом. Повторю, что уже 23 апреля 1945 года Трумэн был готов перевести СССР из разряда союзной державы в разряд потенциальных противников США. Не очень широко известно, что во время Потсдамской конференции политики предприняли еще одну попытку обойти генералов и исключить участие Советского Союза в войне против Японии. Политикам очень хотелось ревизовать согласованные в Ялте изменения послевоенного обустройства Тихоокеанского региона. Вашингтон имел свои виды, в частности, на Курилы. Предпринимались выходы на Чан Кайши с тем, чтобы он не признавал Монголию как самостоятельное государство. А Москва обусловливала объявление войны Японии международным признанием МНР. Нам удалось сорвать этот вашингтонский маневр. В ночь с 8 на 9 августа Красная Армия форсировала Амур и завязала бои с миллионной Квантунской армией в Манчжурии. Союзничество, вроде бы, восторжествовало. До капитуляции Японии оставалось три с половиной недели. Но в 20-х числах августа при участии командования ВВС США возникает «Стратегическая карта некоторых промышленных районов России и Манчжурии». Документ содержал перечень 15 советских городов с обозначением в них первоочередных целей и прикидками – с учетом опыта Хиросимы и Нагасаки – количество потребных для их уничтожения атомных зарядов. Название «карта» - более чем условное. Речь шла о плане-задании организации генерала Гровса по развертыванию производства и накопления атомных бомб, предназначенных для агрессии против СССР. Подтекст говорит сам за себя: Япония являлась только испытательным полигоном в преддверии запланированного ядерного нападения на Советский Союз. И завертелась милитаристская карусель. В сентябре и октябре 1945 года принимаются решения, программировавшие вооруженные силы США на «нанесение первыми удара по источнику угрозы нападения». При этом особый упор делался на внезапность превентивного удара как «единственной гарантии успеха», на «мгновенный парализующий удар». В ноябре штабы выдают «исследовательский» документ, в котором назывались 20 советских городов как возможные цели атомного нападения. Не обязательно в ответ на предполагавшееся нападение СССР. Первый удар замышлялся также при обнаружении «признаков обретения врагом способности в процессе его промышленного и научного развития атаковать Соединенные Штаты или обороняться против нашего (американского) нападения». Группа военных во главе с Эйзенхауэром корпела над планом «Тотэлити»- ведения всеохватывающей войны с Советским Союзом, рассчитанной на изничтожение российского государства. Тогда же, в конце 1945 года, стартовало систематическое разведывание советской территории авиацией США. Поначалу самолеты проникали в наше воздушное пространство, включая район Москвы, без опознавательных знаков, затем они летали какое-то время под британским флагом. 50 лет спустя руководитель аэрофотосъемок откровенно признал, что без этого вопиющего нарушения международного права американские планы ведения войны против СССР не стоили бы бумаги, на которой они написаны. Отвечая на вопрос, а проводил ли Советский Союз авиаразведку территории Соединенных Штатов, генерал дал краткий и ясный ответ – не проводил. Вот в такой атмосфере в декабре 1945 года в Москве состоялось совещание министров иностранных дел четырех держав. В рамках этой встречи госсекретарь США Бирнс имел продолжительную беседу со Сталиным. Вернувшись в Штаты, Бирнс выступил 30 декабря с обращением к своим соотечественникам. После переговоров в Москве, сказал он, он больше, чем когда-либо до сих пор, уверен в возможности «мира, который основывается на справедливости и мудрости». Бирнса вызвал к себе Трумэн. 5 января 1946 года между президентом и госсекретарем состоялся «разговор по принципам». Нам компромиссы не нужны, подчеркнул Трумэн, у нас свои задачи, свои цели, и нужно твердо вести линию на «пакс Американа». Собственно, 5 января 1946 года и есть, хотя и условная, но дата провозглашения «холодной войны». Возможно, нелишне добавить, как Трумэн интерпретировал этот род занятий. По его словам, «холодная война» - эта та же война, которая ведется другими средствами. - Естественный вопрос: а действительно ли СССР представлял тогда угрозу «демократическому миру»? Или эта угроза была придумана для оправдания гонки ядерных вооружений? - Предлагаю обсудить эти вопросы в следующий раз. - Согласен.
|
